Мартин Буркхардт - Краткая история цифровизации [litres]

Основным препятствием на пути к созданию аналитической машины (так никогда и не завершенной) стал десятичный перенос – задачка, знакомая нам со школы. На бумаге эта операция выглядит сравнительно безобидно, однако в механическом плане представляет собой проблему первого ряда, потому что для ее реализации при вычислениях необходимо предусмотреть дополнительные шестерни. Так конструкция машины Бэббиджа неконтролируемо разрасталась и в финальном варианте насчитывала 55 000 деталей.

Молодая Ада далека от всех этих механических дел, но понимает, что, посвятив себя математике, сможет избавиться от постоянной опеки своей матери. Она демонстрирует готовность и энтузиазм, и мать нанимает ей частного учителя, некого господина Кинга, который берется преподавать Аде тонкости дифференциального исчисления. Учитель терпелив, ученица прилежна, и, как это часто бывает, между ними возникает взаимная симпатия. Союзу ничто не мешает, ведь господин Кинг, будущий лорд Лавлейс, – состоятельный дворянин, как и сама Ада. Молодые играют свадьбу, и на свет появляется трое маленьких детей.

Мать Ады решает больше не утаивать правду от теперь уже замужней дочери, и в 26 лет Ада узнает, что ее отец – лорд Байрон, гонимый всеми гений. Это открытие еще больше укрепляет ее в мысли о собственной гениальности. Ада берет себя в руки и пишет письмо Чарльзу Бэббиджу, к тому моменту уже ставшему другом семьи. В нем она приглашает Бэббиджа покататься на коньках и предлагает себя в качестве ассистентки: «Я тешу себя надеждой, что когда-нибудь (быть может, уже через два или три года, а может быть, и через много лет) моя помощь окажется полезной для Вашей работы».

И вот именно в этом месте начинается обещанная любовная история, пусть это и не самый обычный любовный треугольник: разобраться в том, кто, кого и почему здесь любит, решительно невозможно до тех пор, пока мы не начнем смотреть на машину, математику и искусственный интеллект как на полноправных участников этой истории. В случае с Бэббиджем все более или менее просто: он стремится во что бы то ни стало создать свою машину, а весь мир вокруг не понимает и не слышит его. Как же ему не воспользоваться помощью такого доверчивой и любезной девушки? Он просит ее перевести с французского текст об аналитической машине, составленный одним итальянским математиком.

Выполняя эту просьбу, Ада Лавлейс снабжает перевод собственным комментарием, который по длине вдвое превышает исходный текст. В этом «невеста науки» находит свое призвание: самопровозглашенная «первосвященница аналитической машины» не концентрируется на инженерных трудностях, а смотрит дальше. Она хочет понять, как именно создавать программы для новой машины – в чьей же голове они могут появиться, как не в ее? Ее математические таланты все еще под вопросом, но это для нее не помеха: у нее есть другой гений, который она сама называет «поэтической наукой». В этом смысле творение Бэббиджа для нее – всего лишь материальное воплощение кода, уже давно известного ей самой. От этого тезиса уже рукой подать до граничащего с манией величия стремления создать «вычисляемую модель нервной системы» и убежденности в том, что мозг леди Лавлейс содержит формулы, описывающие функционирование мира.

Да, претензии Ады Лавлейс были значительно более амбициозны, чем ее реальный вклад в развитие науки, но если отвлечься от этого, то следует признать, что все эти утопические видения практически ничем не отличаются от того, что нам обещают сторонники повсеместного внедрения искусственного интеллекта. Именно поэтому считать Аду Лавлейс первым программистом в истории, равно как и называть в ее честь языки программирования, совершенно оправданно, хотя важность ее вклада на самом деле в другом: она как никто другой придавала значение фантасмагорической и божественной природе машины. Пока Бэббидж боролся с нерадивыми механиками, организационными, финансовыми и другими неурядицами, «невеста науки» Ада Лавлейс витала в мыслях о мистическом единении человека с машиной, продолжая тем самым ту линию, которую мы затронули в сюжете с Девой Марией: машине не нужно материальное воплощение, ведь она может существовать в одном лишь тексте, и поэтому становится идеалом Ады – «математического ребенка», которому только и нужно, что сбежать от диктата матери и собственного тела, став чистой мыслью, чистым гением.

Еще Ницше предупреждал,что сражающемуся с чудовищами следует остерегаться, как бы самому не стать чудовищем. Таким чудовищем, без сомнения, следует признать современную логику, потому что она сыграла злую шутку со всеми, кто всерьез ей занимался. Готтлоб Фреге ушел в депрессию и исступленный антисемитизм, Георг Кантор умер в психиатрической лечебнице, Курту Гёделю постоянно чудилось, что холодильник сильно гудит, вокруг снуют призраки, а окружающие хотят его отравить (ну а когда его жена оказалась в больнице с травмой позвоночника, то никто и не заметил, как он умер от голода). Неужели быть психически здоровым – это исключительный случай для любого логика?

Ясно одно: основатель символической логики Джордж Буль сохранил здравый рассудок – возможно потому, что он сам и создал тот самый лабиринт, из которого не смогли найти выход его последователи. Буль создал бинарную систему из нулей и единиц, которая является основой любого современного языка программирования.

Эта система была решением проблемы десятичного переноса, с которой не смог справиться Чарльз Бэббидж при создании своей аналитической машины, хотя всё это стало ясно значительно позже. Трудами Буля пользовались Клод Шеннон, считающийся автором современной теории информации, а также Конрад Цузе, создатель первого работоспособного цифрового компьютера: описывать сложение, вычитание и умножение в булевой логике было значительно проще, чем в традиционной десятичной системе.

Только вот утверждать, что Джордж Буль был просто математиком, было бы ошибкой. Он родился в 1815 году в английском городе Линкольн в семье сапожника и с самых ранних лет прослыл вундеркиндом: самостоятельно выучив латынь и греческий, он в двенадцатилетнем возрасте так хорошо перевел оду Горация, что преисполненный гордости отец опубликовал ее, а учитель местной школы даже усомнился, что ребенок вообще способен на такую глубину чувств.

Всё это никак не смутило Буля. Он продолжил изучать языки и освоил немецкий, итальянский и французский, а в 16 лет, когда дела отца пошли плохо, стал основным кормильцем большой семьи: работая вначале помощником учителя, а потом и учителем в Институте механики [5] Институт механики в Линкольне был своего рода домом культуры – это уникальная организация, где жители города проводили свой досуг, одновременно повышая свой культурный и образовательный уровень. Джордж Буль был одним из инициаторов его создания. своего родного города Линкольн. Мальчика привлекала карьера священника, однако педагогическая стезя в итоге одержала верх, и через четыре года 20-летний Буль открыл собственную школу.