Тамара Эйдельман - Право на жизнь. История смертной казни

Итак, уже в первобытном мире сформировались три основные причины, по которым казнили и, увы, продолжают казнить в разные эпохи и в разных цивилизациях. Именно так объясняют необходимость смертной казни ее сторонники и до сегодняшнего дня: казнить необходимо, потому что преступник должен понести наказание, злодеяние просто не может остаться неотмщенным; казнить необходимо, потому что это наказание принесет успокоение духу убитого или родным жертвы; казнить необходимо, потому что общество нуждается в стабильности, есть преступления, совершение которых расшатывает сами устои общества, и те, кто их совершил, не могут дальше жить среди людей. Содержание этих подходов к смертной казни в разные времена менялось, преступлениями, заслуживающими смерти, считались разные действия: где-то опасались возвращения духа убитого, а где-то говорили о необходимости хоть как-то облегчить страдания его родных, в каких-то цивилизациях речь шла о нарушении священного табу, а в других – о покушении на самое дорогое, что было в этой культуре, – на персону монарха или на жизнь человека, но суть не меняется.

При этом уже в первобытном мире одновременно с глубокой убежденностью в необходимости смерти преступника существовало и представление о том, что хорошо бы каким-то образом избежать кровавой расправы – отсюда попытки примирения, замены кровной мести выкупом, формальное или даже символическое убийство преступника, извинения перед духом убитого врага… Как сказал Фрейд, «нам кажется, будто и среди этих дикарей живет заповедь: не убий, которую еще задолго до какого бы то ни было законодательства, полученного из рук божества, нельзя безнаказанно нарушать» [20] Фрейд З. Тотем и табу. С. 60. .

Шли тысячелетия, и все великое разнообразие человеческих обществ в более или менее утонченной форме повторяло то, что знали уже первобытные «дикари».

В III тыс. до н. э. в Древнем Египте было создано так называемое «Поучение гераклеопольского царя своему сыну царю Мерикара», в котором отец призывает:

Утешь стенающего, не притесняй вдову, не прогоняй сына от имущества его отца и не смещай вельмож с их постов. Остерегайся карать опрометчиво! Не убивай – нет тебе в этом пользы, наказывай побоями и заключением; благодаря этому будет заселяться эта страна; исключение лишь для бунтовщика, чей замысел раскрыт. Бог знает строптивцев, но бог карает и за (напрасную) кровь; милосердный [продлевает] время (своей жизни). Не убивай человека, чьи достоинства ты узнал, еще когда ты читал вместе с ним нараспев письмена! [21] Цит. по: История Древнего Востока: тексты и документы. Под ред. В. И. Кузищина. – М.: Высшая школа, 2002. С. 17–23.

Итак, мятежник, выступающий против государства, угрожающий спокойствию всей общины, должен умереть, а в остальном в смертной казни «нет пользы». В чем здесь вред? Вряд ли египетских фараонов волновало общественное мнение. Но «бог карает за напрасную кровь».

Впрочем, в цивилизованном мире добавляется еще один важный довод в пользу смертной казни, который в примитивных обществах, возможно, подразумевался, но не формулировался, а вот Платон об этом уже размышлял: казнь закоренелых преступников служит примером для других, устрашение должно предотвратить другие преступления. Этот довод в дискуссии о смертной казни приводится и сегодня.

Древний Рим, так гордившийся своими гражданскими доблестями, знал невероятное количество разных способов умерщвления преступников, многие из которых были ужасающе жестокими, связанными с мучениями и унижениями. И конечно же, одним из важнейших аргументов в пользу необходимости таких мер считалось поддержание существования государства и устоев общества.

Тит Ливий описывает историю консула Тита Манлия, приказавшего во время военного похода казнить собственного сына, нарушившего строгий приказ не вступать в схватку с врагом, но победившего знатного латинянина, с которым он сразился в поединке. Трудно судить, насколько детали этой истории соответствуют реальности, но для нас сейчас важнее то, какие слова историк вложил в уста беспощадного отца:

Консул отвернулся от сына и приказал трубить общий сбор; когда воины собрались, он молвил: «Раз уж ты, Тит Манлий, не почитая ни консульской власти, ни отчей, вопреки запрету, без приказа, сразился с врагом и тем в меру тебе доступного подорвал в войске послушание, на котором зиждилось доныне римское государство, а меня поставил перед выбором – забыть либо о государстве, либо о себе и своих близких, то пусть лучше мы будем наказаны за наш проступок, чем государство станет дорогой ценою искупать наши прегрешения. Послужим же юношеству уроком, печальным, зато поучительным, на будущее. Конечно, ты дорог мне как природный мой сын, дорога и эта твоя доблесть, даже обманутая пустым призраком чести; но коль скоро надо либо смертью твоей скрепить священную власть консулов на войне, либо навсегда подорвать ее, оставив тебя безнаказанным, то ты, если подлинно нашей ты крови, не откажешься, верно, понести кару и тем восстановить воинское послушание, павшее по твоей вине. Ступай, ликтор, привяжи его к столбу» [22] Пер. Н. В. Брагинской. Здесь и далее цит. по: Ливий Тит. История Рима от основания города. Т. 1. – М.: Наука, 1989. .

Молодому человеку отрубили голову…

Итак, Тит Манлий Младший пусть даже убил врага, но «подорвал послушание» – основу государства – и, следовательно, должен был умереть ради восстановления этой основы. Римский консул пошел куда дальше афинского философа: Платон считал полезным для государства казнь только самых закоренелых преступников, а для Тита Манлия тягчайшим преступлением было неповиновение приказу, пусть даже приведшее к победе. При этом он тоже видел в своем приговоре, говоря словами Платона, «двойную пользу» – для государства, которому не придется «дорогой ценою искупать наши прегрешения», и для укрепления «священной власти консулов». Каким же образом эта казнь должна была принести пользу? Конечно же, благодаря устрашению, которое послужило «юношеству уроком».

Такова была суровая доблесть Древнего Рима, столь превозносившаяся в разные века самыми разными людьми. Но, что интересно, сам Тит Ливий явно не мог сформулировать однозначное отношение к казни сына по приказанию отца:

Услыхав столь жестокий приказ, все замерли, словно топор занесен у каждого над собственной его головою, и молчали скорее от ужаса, чем из самообладания. Но когда из разрубленной шеи хлынула кровь, все стоявшие дотоле как бы потеряв дар речи словно очнулись от чар и дали вдруг волю жалости, слезам и проклятиям. Покрыв тело юноши добытыми им доспехами, его сожгли на сооруженном за валом костре и устроили похороны с такою торжественностью, какая только возможна в войске, а «Манлиев правеж» внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости.