Евгений Голубовский - И море, и Гомер – всё движется любовью…

Но убежден, сможем выстоять до конца: «Мы – спина к спине – у мачты. Против тысячи вдвоем!».

Мы – семья. Нанесенное Голубовскому или его домочадцам оскорбление – это оскорбление, нанесенное лично мне. Его (их) неприятности, горести, несчастья, как и радости, успехи, удачи – тоже мои, а мои – его (их). Мы всегда рядом. Как ни наивно это прозвучит, но я хочу, чтобы так было всегда.

Думаю, ни в каких календарях особо не отмечен день 25 февраля.

А этот день разрезал двадцатый век на до и после.

25 февраля 1956 года на последнем, уже внеочередном, заседании XX съезда КПСС прозвучал доклад Хрущёва, который долгое время называли «секретным», хоть у него было будничное название «О культе личности Сталина и его последствиях».

В зал заседаний не были допущены не только журналисты, но и гости съезда – представители всех зарубежных компартий.

И для делегатов съезда доклад был полной неожиданностью. Пятнадцать предыдущих заседаний шли по накатанной схеме. Все принималось под несмолкающие аплодисменты. Правда, одна неожиданность уже была.

Анастас Микоян в своей речи осудил «Краткий курс истории партии» – учебник миллионов, заявив, что в нем извращена история партии. Но последующие ораторы Анастаса Ивановича поправили. Учебник хороший, мелочи устранимы.

Ещё за день до съезда не было решено на Политбюро – поддержать ли желание Хрущёва выступить или дать возможность по этому поводу высказаться Поспелову.

Понимаю, что для нынешнего читателя все эти имена уже мало что говорят. Но именно Поспелов по решению Политбюро изучал, как получилось, что подавляющее большинство делегатов Семнадцатого съезда, членов ЦК, избранных на этом съезде, были расстреляны, осуждены.

Справка, которую группа Поспелова подготовила для ЦК, была жёсткой – беззаконие, произвол, пытки. Но… это всё касалось партверхушки.

Хрущёв же намерен был копнуть глубже.

Не выясняю тут вопрос – почему он это сделал. И сам боялся и ненавидел Сталина. И сам ощущал, что на нём есть вина – хотел отмыться. А может, пришёл в ужас от масштабов преступления.

Перед Хрущёвым на столе была не только записка группы Поспелова, но и письмо человека, просидевшего 16 лет в ГУЛАГе, который в двадцатых был на каком-то этапе жизни начальником у Никиты Сергеевича и выдвигал его наверх. Это был Алексей Владимирович Снегов.

Вот кто знал, как уничтожались перед войной военные кадры.

Вот кто понимал, что сделали годы репрессий с наукой, культурой.

Трудно сейчас сказать: текст, который произнес Хрущев, а он отвлекался от бумаги, импровизировал, основывался только на этих источниках или были ещё.

За день до съезда, несмотря на протесты Молотова и Ворошилова, доклад поручили сделать Хрущёву на закрытом заседании.

Зал выслушал доклад в оцепенении, – писал позднее один из делегатов.

Где-то в середине марта сокращённый текст доклада начали читать на партсобраниях по городам и весям. Но в самые первые дни марта 1956 года об этом сообщал и «Голос Америки».

Неожиданным ли был для всех нас этот доклад? Могу сказать, для многих – долгожданным.

В своей книге «Глядя с Большой Арнаутской» в эссе «Отрочество» я вспоминал, как впервые на моей памяти отец обругал маму, увидев, что она плачет в день смерти Сталина. Он буквально закричал: «Замолчи, дура, тиран умер!». Потом, когда мать ушла на кухню, подошел ко мне и начал объяснять, какая огромная кровь на руках этого подлеца…

Это домашняя сценка. Но уже появился самиздат и среди первых стихов, написанное ещё в 1955 году «Бог» Бориса Слуцкого. До сих пор помню:

Вот это чувство всеобщего страха, сковывающего страха и начало исчезать после доклада 25 февраля. Из лагерей стали возвращаться десятки тысяч реабилитированных, в том числе работники научных шараг.

Со многими, вернувшимися, я был знаком. Но расскажу только об одном человеке, потому что и он герой этой истории.

В 1982 году отмечалось 60-летие образования СССР. Мы делали репортажи из всех 15 республик. Были счастливы возможности полететь в командировку в неведомые дали. Я тогда ездил в Узбекистан. Но хотелось чем-то более неожиданным завершить газетные публикации. Я взял отчёт о первом съезде СССР, и в документах, где были подписи представителей республик, увидел, что от Украины среди подписавших Договор о создании СССР был Снегов. Почему я спикировал на эту фамилию? Мне показалось, что я его знаю. Я действительно знал одессита Снегова, зека, отсидевшего немеряные сроки, ставшего замечательным писателем-фантастом.

У меня и сейчас хранятся его книги. Но… когда я позвонил Снегову, он рассмеялся, сказал, что их часто путают, что тот Снегов, что мне нужен, живет в Москве и он мне даст номер его телефона.

Так через три дня я оказался в Москве, на улице Кропоткинской, в квартире, крошечной, того самого Снегова, кто подписывал Союзный договор, а в 1953 году из лагеря в Инте написал письмо Хрущёву с просьбой принять его для рассказа о репрессиях.

В 1954 году ещё подконвойного Снегова доставили в Москву. Его по прошлым временам знали, помнили Микоян и Хрущев. Снегов присутствовал 25 февраля 1956 года на закрытом заседании съезда.

Доволен ли был Алексей Владимирович докладом Хрущёва? Нет. Мягок. Снегов предупреждал, что сталинизм может возродиться. Но после отстранения Хрущёва и от Снегова попытались избавиться.

Естественно, я этого не знал. Не знал, что Снегов влепил пощёчину Щербицкому, что для Украины он персона нон грата.

Мы тепло, хорошо поговорили. Снегову было чуть за восемьдесят. Меня покорила его десятилетняя дочь. И вообще жизнелюбие, энергетика этого человека. Трезвость суждений.

Нужно ли объяснять, что вернувшись в Одессу, написал статью. Все было спокойно, но мой коллега Павел Шевцов, в это время работавший корром киевской «Рабочей газеты», попросил разрешения перепечатать статью в Киеве.

Что тут началось! ЦК Компартии Украины приняло постановление осудить. Деревянко получил партвыговор, Шевцов получил партвыговор, ну, а меня, беспартийную сволочь, приказано было гнать из советской печати.

И как в дореволюционные времена, Деревянко отправил меня в подполье. На год моя фамилия из «Вечерки» исчезла. Писал статьи некто Евгений Волошко.

Так аукнулась мне встреча с человеком, стоявшим у истоков доклада Хрущёва.