Газета Литературы - День Литературы 144 (8 2008)

А лето всё не уходило.

Тот день начался обычно. Так же падали за край земли нагромождения облаков, палило солнце, а мы, как всегда, пропадали в лесах. Но вот мы почувствовали, что деревья не шумят, а птицы, оказывается, не поют. Ты забеспокоилась и потащила меня туда, где лес просвечивал. Мы вышли на тропинку и увидели, что всё переменилось, что нет уже ни солнца, ни лета, а на землю надвигается непроглядная жуть. Вдали, по тропинке вниз, виднелся угол маленькой избушки, вроде сторожки лесника. Мы побежали туда. И, помнишь, сначала была мёртвая тишина. Потом, через несколько шагов, мы увидели, как согнуло верхушки неподвижных деревьев, будто ладонью придавило. И хлынул потоп. Вместо деревьев вырастали молнии. Почти на четвереньках, совершенно ошалелые от страха и восторга, бежали мы к избушке. Последние метры я тянул тебя за руку и прямо лбом выдавил дверь.

Когда мы были более счастливы, чем тогда, мокрые и голодные, в этой прокопчёной избушке?

Но вот гроза ушла дальше на юг, в окошке посветлело, и мы вышли в сверкающий, обновлённый мир. Босиком по лужам направились домой. Но вдруг ты вскрикнула. Я оглянулся и увидел, как сверкнула зелёной бронзой шуршащая лента. Змея, медянка! Я принялся палкой бить траву, но эта гадина как сквозь землю провалилась. И только потом до меня дошло, что ты странно сидишь, держишь ногу и смотришь на меня испуганными глазами. Чуть выше пятки, среди узоров грязи, виднелась маленькая раздвоенная ранка. Я принялся её высасывать, сплёвывая грязь, что-то горчило, ты дёргалась от боли.

Потом мы на трёх ногах заспешили на север, где километрах в шести проходила шоссейная дорога. Сначала мы бежали по тропинке, но она упрямо сворачивала на запад. Пришлось лезть напрямик через лес. А нога у тебя уже набухала, и бежать ты больше не могла. Тогда я посадил тебя на спину и побежал, пригибаясь как можно ниже, чтобы ветки не били тебя по лицу. Я бежал, бежал, приёмник бил меня по коленкам, а лесу не было конца-края. Несколько раз мы падали. Ты старалась молчать, но редкие стоны подхлёстывали меня, и я бежал.

И вот я вывалился на тропинку. Спустил тебя со спины и долго не мог отдышаться. Потом огляделся и увидел, что солнца уже нет, небо опять затянуло, и не поймёшь, где север. А тропинка, кажется, та самая, с которой мы вначале свернули. Похоже, что мы сделали круг. А день уже затухал, а ночью машину не дождёшься, а каждый час для тебя мог стать роковым. Вот это была минута в нашей жизни! И тогда я закричал что было сил, сложил руки рупором и поворачиваясь во все стороны, чтобы услышал меня весь этот равнодушно-прекрасный лес. Я был в отчаянье.

И свершилось чудо. Такой уж это был чудесный август. В лесу, где за всё время мы не встретили ни души, на тропинке, бегущей из тьмы, появились два человека. Вскоре они остановились около нас, а мы, раздетые, несчастные, смотрели на них как на ангелов-спасителей. Они нас пристально оглядели, а мы дрожали от холода. Я пытался им объяснить, но они будто не слушали. Переглянулись между собой и, ни слова не говоря, взвалили тебя, как мешок картошки, на свои плечи. Один — за ноги, другой — за руки. Я встал посередине. И пошли так быстро, что я еле поспевал. А в душе росло опасение. Что-то в них было странное. Одеты, как и весь лесной народ: стёганки, кепочки, но что-то настораживало. Однако делать было нечего. Я только успевал откидывать приёмник с живота на спину. Это я точно помню.

В густейшей тьме приближаются фары автомобиля. Наши спасители кладут тебя на обочину, хлопают меня по плечу и подталкивают на шоссе. Я машу руками, и машина останавливается. Теперь надо, чтоб те двое подсадили тебя в кузов. Но, оказывается, их уже нет.

Машина мчала нас в районный центр, когда я обнаружил, что приёмника-то нет. И дошло до меня, в чем их странность: из-под кепок светились бритые затылки.

Я был очень рад, что не остался в долгу перед нашими таинственными чудотворцами. Мне было стыдно, что им пришлось сделать то, о чём я обязан был догадаться, но не успел сделать сам. Ведь они спасли тебя.

И вот мы сидим на крылечке СВОЕГО дома, на СВОЁМ клочке Земли, у самого синего леса. Вокруг нас, раскинув зелёные крылья, устремились в небо НАШИ деревья. Перед нами раскинулись на траве выращенные НАМИ богатства: оранжевые, как солнце, тыквы, белые, как гипс, кабачки, густо-красные помидоры… А вокруг нас ползают, летают, кишат наши меньшие братья: ужи, ежи, чижи, стрижи, коты, кроты… Все мы друг друга хорошо знаем, живём весело и дружно. А над нами бездонный хрустальный АВГУСТ. Спасибо тебе, Всевышний, что Ты подарил нам такое несметное богатство! А когда темнеет, усталые от трудов, еле доползаем до кроватей. Включаем приёмник: "Взорвали небоскрёбы!.. Ограбили банк!.. Убили… Убили!.."

Кому-то всегда не хватает власти, не хватает денег, не хватает Земли… Значит, мы с тобой — самые богатые! Посочувствовав бедным диктаторам и миллиардерам, я выключаю эту дребезжащую коробочку. А всё-таки главное наше богатство — то, что мы в России, тем более, теперь мы в Мещере, и после долгих блужданий осели окончательно.

При этих мыслях я засыпаю сном праведника.

От автора:

В книге “Война и мы” я переплетаю между собой несколько очень разных жанров. В этом вижу главный творческий интерес свой, так как сама наша жизнь чрезвычайно многопланова — это и публицистика, и юмор, и лирика.

И один из главных жанров — большие цветные репродукции с моих картин. Но, чёрно-белой газетной печати с ними не справиться. Жаль…

Но всё же надеюсь, что мозаичность и текста и рисунков органично передаст мои самые главные мысли и чувства.

(газетный вариант, полностью статья будет опубликована в авторской книге “Война и мы”)

О литературной группе "Московское время", вроде бы, известно всё. Исходной точкой этой группы был школьный литературный кружок, состоящий из трёх человек — из "гениального юноши" Владимира Полетаева, впоследствии покончившего жизнь самоубийством, и из двух его учеников — Александра Сопровского и Александра Казинцева. Чуть позже к этой группе присоединятся Бахыт Кенжеев и Алексей Цветков, а ещё позже, в 1970 году (на первом курсе филфака МГУ), в неё войдёт Сергей Гандлевский. Крепкая дружба перерастает в совместный литературно-издательский проект: в 1975 году выходит первый номер подпольного (самиздатовского) поэтического альманаха "Московское время" ("антологии", как говорили составители). Он включает в себя стихи не только "великолепной пятёрки" (Сопровский, Кенжеев, Цветков, Гандлевский, Казинцев), но и участников знаменитой литературной студии Игоря Волгина "Луч" (одно время "пятёрка" была ядром этой студии, а Сопровский — её старостой). В 1975 году Алексей Цветков эмигрировал из Советского Союза (позже переедет на постоянное место жительства в Канаду Бахыт Кенжеев). С 1975 по 1977 гг. появятся ещё три выпуска "Московского времени" (уже без Цветкова). Последний из этих выпусков будет не столько литературным артефактом, сколько политическим (он начнёт претендовать на статус антологии несоветской — и даже антисоветской — поэзии и включит в себя произведения авторов группы СМОГ, очень далёкой от "Московского времени" в эстетическом плане, но вступившей с ней в идеологический союз).