Александр Палмер - Записки индивидуалиста

С небес, с облачков, где порхают пухлые младенцы с крылышками за спиной, вооруженные луками и сладостно-ядовитыми стрелами, отец спустил меня на грубую советскую землю одним вопросом (естественно, когда Анечка раскланялась и ушла):

«Ну, и когда ты узнал, что она еврейка?» Это было грубо, и это было оглушительно. Не смея признаться, чтобы не выглядеть полным идиотом, что мой проницательный папа думает обо мне слишком хорошо – в том смысле, что ответ я осознал из содержания его же вопроса, я что-то промямлил в ответ. На что мой отец интеллигентно по форме, но вульгарно по содержанию выдал сентенцию о том, что, вот, как всегда – хитроумные, сначала завлекли дурака (то есть меня), а потом, когда дурак увяз, только и открыли всё как есть. Это было неправдой, и, наверно, помогло мне быстрее справиться с замешательством и, в конце концов, только усилило мою нонконформистскую по отношению к родному семейству позицию. А через минуту, с придыханием, из глубин моего сознания – классика психоанализа – выплыло: " Значит, это всё-таки было» Выплыло потому, что отец сообщил мне тот самый факт о количестве своих браков, с которого я начал свой рассказ. Опять надо отдать должное отцу – в важный момент, чтобы по своему пониманию помочь и вразумить меня, он сам вытащил на свет божий тот самый скелет, который в течение долгих лет был надежно спрятан в пресловутом семейном шкафу.

Фотография странички отцовского паспорта вновь проявилась в моем мозгу, и я, ей богу, испытал облегчение и исцеление (ну, я же говорил – классика психоанализа).

Я понял, что знал, и что был прав, что знал, и что напрасно всю жизнь я старательно затемнял и игнорировал этот лист своей памяти. Для мозга это было великим событием, и я уже как-то спокойно и не по юношески мудро выслушал краткое содержание этой истории. А она состояла в том, что первый свой брак отец заключил с еврейкой. Хорошая девушка из хорошей интеллигентной семьи, но говорит, прихожу к ним домой и понимаю – ну, не могу… Эмоционально эта короткая фраза очень сильная, а по смыслу бездонная – вкратце под неё резонов не подложишь, а если подводить – надо толковать отдельно…

Я не знаю, этот ли семейный опыт стал источником отцовых антисемитских настроений, или он просто усилил и обострил эти его взгляды (они ведь могли сложиться стихийно и неосознанно – пора совершеннолетия отца пришлась на пик злой, но местами едкой антисемитской копмании, он часто напевал песенку про Абрашу и цитировал: «…а идет в когорте кто? да-да-да-да Барто…") Хотя, бог ты мой, вы можете подумать что-либо серьезное, а никаких серьезных взглядов не было; было, так – бытовое ехидство.

Из этой пятиминутки откровений мне еще запомнилось упоминание, которое не очень ложится на немного игривый тон моего повествования. Со слов отца его первая жена после развода немного тронулась, и даже много лет спустя, когда отец был женат на моей матери и обременен потомством, зачем-то – то ли преследовала, то ли еще что-то – узнавала наш адрес и наведывалась к нам домой.

В общем, еще раз отмечу, эта откровенность и разговор со стороны папы были поступком достойным уважения, но результат они имели обратный ожидаемому – лишь укрепили мое желание оформить разрыв с отчим кровом.

Через день или что-то такое, состоялся и разговор с матерью. Видимо, мама имела намерение поувещевать и поуговаривать меня. Беседа получилась короткой и малосодержательной:

– Саша, ну, может, ты подумаешь, подождешь, не будешь пока жениться, – мягко, с добрыми интонациями говорила мама.

– Нет, я решил, – промычал я.

– Ну, подумай…

– Ммм… нет.

– Ладно, решил, так решил, – как будто бы даже с облегчением закончила мама.

И самое забавное – эти разговоры лишь загнали ситуацию в угол, из которого у меня, с учетом внутренних отношений и моих амбиций, был единственный выход – соответствовать объявленному решению. Пути как-то размыть, размазать коллизию во времени, смягчить жестко поставленный вопрос, с тем, чтобы он решился с течением времени сам собой и в нужном направлении, они не оставили. Парадокс, но во многом именно благодаря вспышке родительского участия, я вынужден был оформить этот с их точки зрения мезальянс.

Мозг мой понял, какой же вышел мезальянс уже на третий день свадебного путешествия, проводимого в советской столице.

Кто помнит себя в сознательном возрасте в 80-годах, тот знает по себе, какие возможности доступа к материальным благам имели рядовые персоналии исторической общности, называвшейся советским народом; поэтому будет символичным не называть здесь собственного имени советской столицы, так как практически во всем мире одна из столичных функций – быть витриной своей страны, но в СССР эта ипостась столиц приобрела буквальный, и потому часто абсурдисткий характер – при отсутствии товара на складе советский потребитель пытался приобрести его только там, где он был – непосредственно с витрины, то есть в городе Москва (ну, таки назвал, что ж делать, считайте, к примеру, что «Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось…» и т.д.) Какой там Большой, Третьяковка и прочие тривиальные культурно-музейные ценности из стандартного набора, предлагаемого туристам: ЦУМ, ГУМ, Детский Мир, очереди, какие-то рынки и прочее, прочее… И все передвижения, почему-то, как мне запомнилось, на троллейбусах. Еврейская родня была многочисленна, и им всем требовалось что-то купить. В результате на третий день свадебного путешествия я помрачнел и замкнулся, и когда после настойчивых расспросов новоиспеченной супруги я приоткрыл причину своего уныния, мне было дозволено посетить балет во Дворце Съездов, где пища духовная не оказалась главным блюдом, а им случилось посещение почему-то знаменитого тогда буфета, на отведённом ему специально этаже. И хотя к вечеру, всё раздражение и все невольные аналитические потуги успешно тонули в бурном море сексуальных утех новобрачных, при свете следующего дня банальная, но пророчески предательская мысль всплывала и тревожила сознание: "Неужели? Ведь как все началось, так и дальше будет?»

И, в общем-то, дальнейшее житейское бытие (многие годы) не далеко ушло от этой нехитрой истины. Но родился сын, был друг, была работа и, главное, была кипевшая энергией, жизнью, жаждой приключений, заматеревшая и оттого дееспособная молодость.

Заканчивая эту часть повествования, я хочу попробовать убедить и себя, и вас (и клянусь, сам себя я считаю искренне убежденным) в том, что эти годы, проведенные мной в тесном семейном еврейском окружении, накрепко утвердили меня в примитивных либеральных ценностях, и окончательно избавили от риска впасть даже в самые слабые антисемитские настроения, что было не такой уж редкостью в советской среде – и об этом я бы хотел поразмыслить ниже.