Михаил Пеккер - Наши за границей

Кроме меня в комнате сидела Валентина Павловна – женщина с полными (пухлыми) безвольными руками и такой же грудью. Вначале Валентину Павловну я ужасно боялась, ее высокая желеобразная фигура, контрастирующая с быстрыми проницательными глазами, буквально парализовала меня – я ощущала присутствие Валентины Павловны в комнате каждой клеточкой своего худосочного организма. Но когда однажды Валентина Павловна пропела красивым глубоким голосом четверостишие грузинского поэта, которое она переводила на украинский язык, мой страх пропал. Так могла петь только щiра украiнка, то есть жiнка, яка колi треба, грудямi своiмi на пулемет ляжiть, а колi треба, так огреет дубiной свого обiдчiка, что iз того дух вон. Таких женщин, как Валентина Павловна, бояться не нужно, в них нет ни коварства, ни женской зависти, они готовы не только утешить (это как раз многие с удовольствием сделают, особенно если ты недурна собой), но и последнюю десятку с тобой разделить.

Кого надо было бояться, так это симпатичной блондинки. Ее задумчивые, с влажнинкой глаза, тонкая фигура, приветливая улыбка, красивые прямые ноги, грудь стоячком. Господи, только не подумайте, что это я себя описываю. Наоборот, я была человеком взрывным, если что было не по мне – я загоралась как пионерский костер… Сейчас, правда, от этих «Взвейтесь кострами, синие ночи…» остались одни тлеющие угольки, в них хорошо разве что картошку печь. Так вот, за всеми этими красотами скрывался характер незаурядный, готовый ради успеха на всё. Душа у Светланочки была тонкая, чувствительная, но, в отличие от Валентины Павловны, в ней была твердость человека, узнавшего жизнь с не лучшей стороны.

В нашей комнате сидела еще Серая Мышка, она была отличным редактором, лучше, чем я, и замечательным переводчиком. Свою работу она делала незаметно, стараясь всегда остаться в тени. Все авторы, с которыми она работала, ограничивались скупой благодарностью – никогда не дарили они нашей Серой Мышке букетов цветов, огромных, в полстола коробок конфет, не приглашали в ресторан отметить выход книги. Кулечек ирисок или дешевенькие духи – вот все, что она от них получала. Начальство с Серой Мышкой тоже особо не цацкалось – сбагривало ей безнадегу, длиннейшие опусы партийных лидеров, коих на старости лет муза осенила. Наша Мышка умела каким-то образом доводить мемуары партийных бонз республиканского масштаба до вполне читаемого состояния – после ее редакции в них появлялась искра жизни, чувства. Все партийные бонзы, а я часто встречалась с ними и по долгу службы, и через папу, всегда смотрели на нас, людей простых, свысока, все они имели отношения с нашей Серой Мышкой только через главного редактора издательства – никогда не говорили ей слов благодарности, ничего не дарили. Во время перестройки Серая Мышка не пропала, ее скромность, нежелание влезать в чужие дела и вместе с тем деловитость и ответственность, помноженные на настоящий талант редактора, позволили ей сделать успешную карьеру – стать женой хорошего человека и одним из вице-президентов большой рекламной компании.

Работа в издательстве была мне не в тягость, дома я себя тоже не очень перетруждала, так что времени на светскую жизнь было у меня предостаточно. Я посещала все театральные премьеры, светские рауты, и это, как вы понимаете, при связях моего папы было совсем не так сложно. Чтобы увидеть любимого актера или эстрадного певца, мне не нужно было подобно девочкам-фанаткам часами простаивать у театрального подъезда или ночевать у дверей гостиницы – знаменитости сами приходили к нам домой. Я хорошо знала всех модных поэтов, писателей, киноактеров, со многим выдающимися людьми искусства я была накоротке еще с детства, поэтому пиетета перед ними у меня никогда не было, уважение – да, было и есть, но подобострастия с придыханием – никогда.

Сейчас, когда я слышу очередной рассказ моей знакомой о том, как ей удалось 20 лет назад пожать руку самому актеру А. и посидеть за столиком ресторана с эстрадной звездой П., меня охватывает дикая жалость и злость: ну как можно так преклоняться перед человеком, даже очень талантливым, даже гениальным? Талант ведь дается Б-гом и годами труда.

Уважать нужно любого человека, независимо от его таланта, способностей, преклонение – оно ведь только унижает человека, делает его жизнь невозможной.

– Послушайте, Юля, но сами-то вы с 17 лет никого, кроме как гениальных и талантливых, не признавали?

– Да, было такое. В молодости я очень глупая была, заносчивая до одурения. Это потому, что с меня все пылинки сдували, начиная с папы. А потом так ударило, что вся эта дурь из головы вылетела.

– Знаете, Юля, мы ведь с вами одного года рождения, жили в одном городе, могли бы и раньше встретиться.

– Могли бы, но шанса подружиться со мной у вас не было. Я ведь только с известными людьми дружбу водила: художники, артисты, поэты. А вы кем были в то время? Студентом, да еще, небось, и стеснительным.

– А сейчас что, планка упала?

– Да нет, просто жизнь многому научила.

– А до 17 лет у меня был шанс?

– У вас? У вас был! Но у меня не было, я же до 17 лет толстой коровой была, толстой-претолстой. Вы любите толстых женщин?.. Вот вам и ответ.

Я вот стихи пишу, раньше никому их не показывала, стеснялась, считала их недостойными, но вот однажды прочла у Антона Павловича Чехова: «Есть большие собаки и есть маленькие собаки. Но маленькие не должны смущаться существованием больших: они должны лаять, и лаять тем голосом, какой Господь дал им». И поняла, что это очень правильно: нельзя обижаться на то, что Б-г не дал тебе таланта, нужно быть самим собой, по возможности не грешить и принимать удары судьбы… Тьфу ты! Сказала прямо как монашка какая, будто у самой не было семи мужей.

Вот сейчас мы с вами разговариваем, а вы, наверное, думаете: «Почему у нее при таком количестве мужей детей нет?» Думаете-думаете, я знаю. Понимаете, я ведь с ранней молодости недостатка в мужском обожании не имела, поэтому и детей решила не заводить – знала, что одним-двумя мужьями дело не кончится. Я же молодая была, глупая, почти до 40 полагала, что мир специально так устроен, чтобы мне хорошо было. Сейчас считаю отказ от детей самой большой своей ошибкой в жизни.

Так и жила, в облаках, пока мне в голову не пришла мысль уехать в Америку. А если какая мысль в моей голове застрянет, то все, пока я ее не реализую, успокоиться не могу – руководит она мною безжалостно. Я сама сейчас себе удивляюсь, сколько непреодолимых препятствий я преодолевала, чтобы добиться своего, и всё для того, чтобы спустя много лет себя с недоумением спросить: «Зачем тебе все это нужно было?» Вот вы как-то мне сказали, что человек – это единственное существо в мире, которое создает препятствия, чтобы затем их преодолевать. Это точно про меня сказано: захотелось мне жить в Америке – и все, хоть тресни! Чего со мной за 12 лет в Америке только не было: и предательство друзей, и четыре доллара в час, даже выпроваживали меня из нее в наручниках, а все равно и американской гражданкой я стала, и состоятельным человеком, а ради чего, спрашивается? Чтобы по ночам Харьков видеть и мечтать в него вернуться. Ведь страстная натура, как вы сказали недавно, вещь жуткая, она не только всех ближних опаляет своим огненным крылом, она еще и сжигает все внутри у ее носителя, оставляет в нем только головешки разочарований и недоумения. Это правда, что страсть должна быть частью таланта, а не талантливости, потому что талант – преобразователь жизни, а талантливость – ее прожигатель.