Михаил Пеккер - Наши за границей

«Не надо собаку, – раздалось из нижнего шкафа буфета, где хранились продукты. – Я здесь, не надо собаку!»

Мама открыла дверцу буфета и увидела меня. Все были поражены: раз десять и мама, и папа, и бабушка заглядывали в буфет и меня там не находили.

Я, предвидя, что родители и бабушка будут заглядывать в буфет, поставил перед собой пачку сахара, кулек муки, макароны, сухофрукты, консервы, несколько банок с вареньем, и, поскольку в буфете было темно, родители не могли меня заметить за этой баррикадой.

Все облегченно вздохнули, и даже папа, самый строгий человек в семье, не стал меня ругать.

Лейбл-Володя замолчал, а я подумал: «Это же какой характер надо иметь, чтобы в четыре года просидеть в темном буфете почти два часа, слышать плач бабушки и мамы – и не выйти. Таких, как он, только собакой-ищейкой и можно пронять».

Лейбл-Володя будто прочитал мои мысли:

– Вот каким жестокосердечным ребенком я был. Да и когда вырос, мало изменился. Видел в людях только недостатки и всегда им о них сообщал. Короче, был ужасным человеком. Первая жена от меня ушла – не выдержала бесконечных критических замечаний. Вторая тоже ушла, по той же причине. Я не понимал, почему меня никто не любит, почему мои коллеги терпеть меня не могут, а друзья через полгода перестают со мной разговаривать, ведь я же хочу им только добра, чтобы они стали лучше.

Я с интересом слушал ортодоксального еврея.

– В 25 лет я защитил кандидатскую диссертацию по теоретической физике, в 33 – докторскую, я был самым молодым доктором в нашем институте, и все равно люди сторонились меня, никто не хотел со мной сотрудничать. Однажды меня пригласили прочесть курс лекций по квантовой электродинамике в Киевском университете. Так представляете, после пятой лекции студенты отказались посещать мой курс. Я готовился к нему два месяца, собрал новейший материал – и такое фиаско. А однажды меня даже отказались приглашать на семинары в институт квантовой физики, потому что на одном из семинаров выступающий не смог ответить на мой вопрос, и я ему указал параграф в учебнике Ландау, где этот вопрос рассматривается.

– Наверное, вы сделали замечание в присутствии его студентов? – спросил я.

Володя усмехнулся:

– Я сказал, что доктору наук Б. В. непозволительно не знать элементарные вещи и что ему лучше нужно готовиться к семинарам и читать Ландау.

У меня мороз прошел по коже, когда я представил себя на месте несчастного Б. В.

– Как же вас терпели после таких выходок? – спросил я.

– У меня были очень хорошие работы, и иностранные коллеги очень их ценили.

– Что вас изменило? – показал я рукой на его одежду, явно не соответствующую его рассказу.

– Вы не поверите, Любавический ребе.

– Шнеерсон? – удивился я.

– Да, представьте себе. Когда я первый раз приехал в Америку, мой коллега, профессор Принстонского университета, сказал, что, поскольку я еврей, мне нужно обязательно познакомиться с ребе Шнеерсоном. Мне было неудобно отказываться, и мы с ним поехали в Нью-Йорк.

– И что он вам такого сказал? – моему любопытству не было предела.

– Вы, конечно, знаете, что ребе Шнеерсон каждое воскресенье после утренней службы давал тысячам евреев – религиозным и нерелигиозным – благословение и вручал доллар.

– Да, знаю. У меня у самого в гостиной под стеклом хранится его доллар.

– Так вот, мы с моим коллегой приехали в синагогу и стали в очередь к ребе. Когда подошли к нему, он спросил мое имя, потом пристально посмотрел мне в глаза и обернулся: «Ребе Залман, подойдите ко мне». К нам подошел довольно пожилой человек с большой окладистой бородой. «Наконец я нашел Вам хеврусу [6] Хевруса – партнер по изучению Торы. У евреев принято изучать Тору не одному, а с партнером. » – произнес ребе и показал пальцем на меня. Потом дал мне доллар и сказал: «Вашим товарищем по изучению Торы будет ребе Залман».

– Он что, – удивился я, – не спросил вас, чем вы занимаетесь, откуда приехали?

– Нет. Он вручил мне доллар и благословил меня.

– А кем оказался Залман, ваш хевруса?

– Когда я узнал его фамилию, то не поверил. Залман был выдающийся теоретик, по статьям и книгам которого я учился. С тех пор мы не только партнеры по изучению Торы, но и соавторы многих замечательных работ.

– Скажите, Лейбл, вас не поразила проницательность Любавического ребе?

– Конечно, поразила. Но когда я стал серьезно заниматься Торой, понял, что есть люди, имеющие доступ к духовным мирам, недоступным нашему восприятию.

Лейб посмотрел на заходящее солнце:

– Извините, мне пора. Скоро дневная молитва.

Я хотел спросить, как сложилась его жизнь, есть ли у него дети. Но он уже шел своей неторопливой субботней походкой к выходу с набережной.

Однажды ко мне на скамейку подсел молодой человек. Серьезность его лица то и дело сменялась лучезарной улыбкой, которую он сразу старался спрятать за насупленным взором. Мне было смешно смотреть на его метаморфозы, и я спросил:

– Скажите, пожалуйста, зачем вы боретесь с собой, ведь у вас хорошее открытое лицо, зачем прячете его?

Он засмеялся:

– Понимаете, я комик. А комик должен выступать перед публикой с каменным лицом, чтобы его шутки были контрастом его внешнему виду. Вы, конечно, замечали, что человек, который рассказывает даже очень смешной анекдот, никого не рассмешит, если первый засмеется. А человек, который с каменным лицом несет всякую чушь, вызывает гомерический хохот.

Я кивнул.

– Понимаете, – молодой человек уже не прятал своей радости, – я недавно встретился со своей одноклассницей, в которую был влюблен со второго класса. И оказалась, что она меня помнит, и теперь мы с ней вместе неделю, и я все никак не могу прийти в себя от свалившегося на меня счастья. А у меня завтра выступление, и как быть, даже не знаю.

– А что вы будете читать? – поинтересовался я.

– У меня 10 минут в концерте, я хочу прочесть вот это, – молодой человек опустил голову и затем поднял ее. Его лицо было сосредоточенно, в глазах неуместная серьезность. Он посмотрел сквозь меня и произнес:

– Я голубой.

От неожиданности я вздрогнул, в нем не было ничего, что говорило бы о его нетрадиционной ориентации. Наконец его взгляд встретился с моим, и в его глазах появилась суровость:

– Нет, не подумайте что-то нехорошее.

Я хотел сказать, что в том, что он гей, ничего плохого нет, но он, не дав додумать мысль, продолжил спокойным голосом:

– Я гей в творческом плане… Не понимаете?

Я был в его власти, мозги отключились.

– Хорошо, я люблю женщин, а женщины любят меня, и, наверное, они любят меня даже больше, чем я их. Нет, я не женат, поэтому проблем у меня с этим нет. Проблемы бывают у моих возлюбленных, но это уж их проблемы. Ах да, почему я называю себя геем? Потому что хотя я и люблю женщин, но предпочитаю иметь дело с мужчинами, с ними гораздо интереснее.