Анастасия Губина - Записки ищущего из Санкт-Петербурга

Первое – это люди. Когда-то папа мне рассказывал историю про то, как он с друзьями в Петербурге не знал, куда ехать. Остановил спросить прохожих: молодого человека с девушкой. Тот начал объяснять, но на полуслове остановился, решив, что лучше проводить. Он оставляет девушку в кафе, а сам едет провожать эту компанию в другой конец города.

Да. Раньше много рассказов было об открытости сердец петербуржцев, об их доброжелательности, о готовности помочь. Многих наверное помимо культуры это и привлекает в Петербурге. Так было раньше.

Сейчас в культурной столице меня удивляют люди своим добрым сердцем, отзывчивостью… но эти люди не коренные жители Петербурга, это приезжие.

Петербуржцы сейчас себя редко так ведут, или мне такие не встречались. Жители северной столицы сейчас более холодные. Но такое явление действительно есть: если с тобой кто-то знакомится, помогает, то это точно не коренной (в большинстве случаев).

Чтобы подружиться с кем-то, завести новые знакомства, нужно очень постараться, потому что у всех есть круг своих друзей, круг привычной жизни, в которой никто ничего не хочет менять.

Всех всё устраивает. Но только не приезжих. Некоренным более понятны проблемы таких же «новеньких».

Для коренных же это как разговор о неведомом. Им кажется, если у них есть, то это без труда достигается и для других. Сытый голодного не понимает.

Второе – язык. Для петербуржцев курица – кура, гречка – греча.

Отдельный рассказ – это пышки. Впервые о них я услышала в разговоре двух петербурженок зрелого возраста. Они говорили с нежным придыханием: «Сходим на Невский в Пышечную». Эта фраза так ароматно, вкусно и с историей звучала.

Оказалось, что пышки имеют особое значение для Петербурга. Для коренных петербуржцев, детство которых прошло во времена СССР, пышки – это вкус детства. Теперь часто можно услышать: «Ты не был в Петербурге, если не попробовал пышки». А пышки действительно очень вкусные.

Третье – история. Приятно читать Льва Толстого и понимать, что героиня поехала на улицу, где ты только вчера был. Весь город пропитан историей, нужно только захотеть её увидеть.

Четвертое – контрасты. Петербург сейчас – это город контрастов: вроде бы идешь по Невскому, всё так хорошо, город Петра, но стоит свернуть в дворик, и ты уже в Петербурге Достоевского.

В Петербурге соседствуют разные эпохи Петровского времени, дворцов, Советского Союза, современности.

Пятое – застройка. Хоть Петербург и не застроен так, как Нью-Йорк и мегаполисы, но через какое-то время не хватает простора, открытого пространства и хочется выбраться из каменных джунглей.

Петербург сейчас сравнивают с чашей: по окраинам массивная застройка спальными районами, муравейниками, от которых действительно не по себе, а внутри исторический центр.

Шестое – погода. Из погодных условий Петербурга хочется выделить частые ветра. Ветер, дующий со всех сторон и гнущий дорожные знаки. В такую погоду с распущенными волосами ходить не получится.

Погода очень переменчива. Можно выйти на солнышко, а через час уже проливной дождь. Поэтому теперь я не удивляюсь, увидев на улице людей в пуховике, пальто и футболке. Они просто вышли в разное время из дома.

Седьмое – приятности Петербурга. В автобусе, уступив место, вы можете услышать много добрых пожеланий, которые зарядят вас добром на весь день.

В метро можно услышать много интересных комплиментов, например «красивенькая».

В книжном люди покупают не только книги, но и знакомятся, причём весьма интересно.

На улицах тебя запросто могут остановить и начать что-то рассказывать. На Невском тебе может улыбнуться прохожий и поздороваться, да и не только на Невском. Хотя, может быть, это только из-за моего типичного лица, которое все знают.

Петербурженки в пенсионном возрасте очень хорошо выглядят, одеваются со вкусом, их даже бабушками назвать язык не поворачивается.

…Жил-был себе человек-одуванчик.

А потом покрылся слоем плесени, но не плесени, конечно, а построил перед собой ограду, стену из камня и изо льда.

Но и его можно понять: он хотел защитить малыша, маленького крошку-ребенка, живущего внутри.

Воздвигая эту ограду, этот человек-одуванчик сам не заметил, как где-то потерял всю свою одуванчиковую сущность.

Он не заметил, как замуровал в стену своё солнечное сияние, свою улыбку, свой интерес и расположение к другим одуванчикам, потерял-замуровал то, чем раньше был полезен другим, и то, чем вдохновлял другие одуванчики сиять и тянуться к солнцу.

Но все эти потери он не замечал. А САМЫЕ СЕРЬЕЗНЫЕ ПОТЕРИ ТЕ, ЧТО МЫ НЕ ЗАМЕЧАЕМ.

Всё бы так и продолжалось, и стена бы всё росла и росла, но тут одуванчику посчастливилось, ему помогли: давний друг-одуванчик постучал молоточком по стене. И стена дала чуть заметную трещину.

Ох, как и больно было человеку-одуванчику, он же так сроднился с оградой, он думал, что не по ограде стучали, а ударили его малыша, которого он защищал.

Человек-одуванчик мучился, терзался, кричал от боли, но боль прошла и одуванчик увидел, что ребенок цел, а перед ним стена. И он понял, в чём он ошибался: не стену нужно было строить, а малыша воспитывать, чтобы он сиял и мог держать удар.

А пока строилась стена, малыш так и оставался маленьким и хиленьким.

Но когда человек-одуванчик стал бояться за малыша, когда он начал строить стену?

Наверное, всё началось с того, что человек-одуванчик увидел, как хорошо и легко живется тем, кто немного с цинизмом относится ко всему. И приобретя немного жизненного опыта, побывав в разных ситуациях, пройдя многие трудности, борясь, он подумал, что да, уже может быть таким же, прожженным. Ему казалось, что, раз для всех это замечательно, значит, и для него это здорово.

Это был первый шаг, когда он потерял свою лёгкость.

А дальше панцирь всё креп и креп.

Эта броня была так необходима. В ней он никому не верил, не верил в искренность людей, во всём искал подвох.

Не верил в своё право на существование и не мог поверить в добрые намерения. Казалось, все только смеются над ним, а посмеяться со всеми одуванчик не умел: слишком держался за своё мнимое чувство значимости.

Так себя оградить было легче, так было меньше шансов, что ему причинят боль, что он окажется обманутым, в дураках.

В конце концов, из-за страха, что будет страдать его внутренний ребенок, его душа, он и отрастил толстый-претолстый непробиваемый панцирь.

Но так нельзя. Нужно всегда готовность быть внутренне беззащитным и не бояться принять эту боль, не заталкивать ребенка подальше, лишь бы он не поранился. Малыша нужно воспитывать и тренировать изо дня в день. Не заталкивать эту боль, а сразу прощать и понимать. Учиться сохранять любовь в душе несмотря ни на что – в этом и есть сила.