Николай Боровой - Сорок три, или Главное, чтобы костюмчик сидел. Размышления мизантропа, не лишенного чувства юмора

Если верить Евангелию, судьбам философов в бочке или выпивших яд, так это по самой сути и потому – было всегда. Социальная данность и сторона существования всегда и по сути заключают в себе его обезличенность и самоотчужденность, нравственную извращенность и лживость, часто поэтому наиболее трагическую, до предела обессмысленность, будучи враждебными свободе и личности, совести и достоинству, подлинной ценности человека, нередко и парадоксально превращают как таковое существование в нечто, до предела враждебное ему, разрушительное и губительное, лишенное поэтому смысла. Сознание этой истины и пожалуй одной из главных драм человеческого бытия, в христианском опыте настолько сильно и фундаментально, что пусть разными по языку, но едиными сутью и символизмом образами, о подобном чуть ли не кричали итальянский художник Караваджо, Лев Толстой и Михаил Булгаков. Сдается мне, однако, что столетние упражнения по выведению социально нормативного, продуктивного, полезного и здорового члена общества, превращению человека в статистическую единицу труда, потребления и социального функционирования, обкатке социологических идей и представлений об абсолютном примате «социального» – благ и целей, данности жизни, морально-ценностных императивов и установок, лояльной и довлеющей, сплоченной в таких установках среды, сделали это еще более страшным, как бы маски всепоглощающего комфорта и процветания не пытались факты и правду завуалировать. Рабство у химер социального успеха и повседневных благ, которое означает их превращенность в высшую цель и ценность, беспрекословный императив, предназначенность судьбы и жизни человека совершаться ради обладания ими, делает еще более откровенным страшный, трагический закон социальной данности жизни – во имя выживания, приспособления и процветания принять ложь, извращенность и практику нормативных преступлений и подонств, обязанность быть им лояльным, Просто в неискоренимо тоталитарной и нищей стране, где социальное зло жизни, зависимость от «пузатеньких» и при власти, удавка повседневного выживания в особенности довлеют, дорвавшейся до праздника жизни и погони за благами поздно, все это дано ощутить остро и наиболее очевидно, зачастую в самых обычных вещах ото дня ко дню.

И последняя опасность всегда состоит в том, что в человеке могут проснуться проснуться личность и совесть, способность к ответственности за дар жизни, судьбу и самого себя, подлинный разум, от начала любви и совести, трагического ощущения жизни неотделимый. И тогда общепринятое и социально узаконенное, обольщающее и рабски подчиняющее статистические умы и души станет преступным, а социальная данность, извращенность и ложь жизни, означающая право на жизнь и успех, принятые по умолчанию правила игры, предстанет адом и начнет вызывать вопли ужаса, отчаяния и гнева, породит бунт.

Однако, гуманный и безошибочный рецепт давно найден. Захочешь жить – раскорячишься. Удавка нужды, угроза краха и унижения сделают сговорчивым, растопчут и заставят принять правила игры. И лишь тот несчастный, проклятый личностью и свободой, для кого обреченность растоптать себя во имя права на жизнь и социальное обустройство означает гибель, забьется в конвульсиях, взбунтует и будет отчаянно искать выход, возможность иного удела. И может быть найдет.

А заграницей, в обители свободы и цивилизованности то же самое, быть может еще хуже – верьте мытарю и скитальцу. Рабство у химер социальной повседневности и успеха, их безраздельное и освященное идеалами и «объективными истинами» торжество, приносимые на их алтарь, уничтожаемые и сжигаемые в пепел в погоне за ними человеческие жизни, от которых зачастую не остается ничего, кроме кипы фото с путешествиями, выплаченной недвижимости и исчезнувших, канувших в небытие и растворившихся десятилетий статистических забот и «что-то делания». Так статистически, социологически помыслены человек, его предназначение и суть, неповторимая судьба и жизнь. Этим – рынком собственности и труда, карнавалом приобретения и борьбы за успех, приумножения социальных благ и бестрепетного, упоенно счастливого временения над бездной смерти, адом пустоты и рабством у абсурда и химер, жизнь и судьба человека в господствующих представлениях должны быть и давно являются де факто. А опыт трагического ощущения жизни и реалий, голос отчаяния и бунта, которым говорят остатки чувства и сознания ценности жизни и человека, нравственных обязательств, не до конца вымертвленные разум, совесть и любовь, называются специалистами в области человека и объективной истины «депрессией» – не дай бог предназначенная для социальной пользы и целесообразности козявка, средство труда и единица котировок потребления и экономического роста, осмелится роптать и возомнит, что имеет на это право. О ценности человека, святости и ценности его неповторимой жизни, там давно уже не осталось даже тени или признаков памяти, посреди масок прогресса и процветания, гламура и комфорта цивилизованной повседневности, в торжестве социологических представлений и мифов, человек и жизнь с подчас шокирующей явностью, доступной простой честности ума и взгляда, превратились в «ничто». Из личности и творца, обладающего ценностью и достоинством, завораживающей тайной возможностей и надеждами перед лицом смерти существа, человек превращен в реалиях его судьбы в вещь, в статистическую единицу труда, потребления и сводок экономического роста или спада, в функцию механизма всеобщего процветания и благополучия, в «ничто». В существо, способом его бытия и реалиями судьбы отданное во власть смерти, обреченное в отношении к ней на бестрепетность и бессилие, холод нигилистического безразличия, способное находить спасение лишь в бездумности, бегстве и водовороте социально-повседневных и витальных аффектов, дарующих такую возможность. Обреченный на последнюю обессмысленность и обесцененность его существования, он может найти спасение и решение его судьбы и мук, губящих его противоречий и дилемм лишь в одном – не видеть, бежать, прятать глаза от страшной, трагической правды бытия, судьбы и торжествующих реалий. Это ему и предписано в качестве рецепта, счастья и пути. А вот та самая жизнь, которая у любого такова же, как у Рахманинова, Чехова и Льва Толстого, точно так же ценна и неповторима, заставляет дрожать от ужаса перед смертью, разрывает чувством ответственности и желанием бороться, найдя возможность прожить ее творчески, в которой человек не просто имеет право, но обязан быть свободным и ответственным перед лицом смерти, на уровне идеалов и императивов, судьбы и торжествующего положения вещей, превращена в рынок труда, в карнавал функционирования и борьбы за социальные блага, в ярмо рабства у них и повседневной нужды, осенена робкой надеждой сбросить оное хотя бы под самый конец. Сумма взятых кредитов и цена приобретенной на них собственности, даст человеку ощутить его значимость и достоинство, невольно и с удивлением почувствовать, сколько же он оказывается стоит. И единственное – выволакивать бремя химер и рабства у них, обретать эквиваленты успеха, сжигать жизнь во имя труда, обладания респектабельной собственностью и достатком, дарующим подобное статусом, человеку, если не подниматься слишком по лестнице, дано ценой меньшей социальной лжи, извращенности и преступности, имея возможность в значительной мере поберечь себя от этого. Он обладает возможностью выживать, достигнуть успеха, пристойно обустроить карнавал временения над бездной, дотянуться до сливок и благ повседневного и удовлетворенно, при умеренности амбиций использовать, прожигать во имя этого жизнь ценой обычного, полезного и квалифицированного труда. В этом залог относительной стабильности, в которой цивилизованному миру удается прожить уже скоро как век. В молодости, невзирая на все тяготы и испытания, я именно в этом увидел спасение от ада лжи и извращенности, уничтожения себя заживо, на который обрекала жизнь на родине, последнюю надежду и возможность сохранить себя, оставаться и быть собой.