Павел Крусанов - Действующая модель Ада

Русский, а затем советский человек всегда был беззащитен перед властью, но перед этой же властью были беззащитны и враги. Именно поэтому они казались придуманными, какими-то ненастоящими, едва ли даже не союзниками. "Израильская военщина", "американский империализм" воспринимались как дежурные персонажи газетных карикатур: "На самом деле они за нас", — так полагали в советские времена многие и, прежде всего, интеллигенция. В одном ряду с нами шли и братья-прибалты и свободолюбивые грузинские демонстранты. Желание отомстить власти за годы страха и унижения перевешивало все, к тому же в глубине души преобладала странная уверенность, что такую махину все равно не сокрушить.

Между тем, никаких оснований для такой уверенности уже не было. Раз за разом власть представала в глазах граждан беспомощной и жалкой. И в этот момент появилось и стало крепнуть ощущение совсем другой беззащитности — перед теми самыми врагами, которые вдруг материализовались и сделались вполне настоящими. Взрывы домов в Москве и Волгодонске, а потом и вторжение в Дагестан (Мовлади Удугов со своеобразным чувством юмора назвал эту акцию "зачисткой священных рубежей от кремлевских боевиков"), расставили все по своим местам: дрожащая от страха и постоянной неуверенности власть ничего больше не может мобилизовать. Она могла бы мобилизовать только нас, но у нее нет нашей доброй воли, а ничем другим она воспользоваться больше уже не может.

Так именно и осуществляется акт коллективного самосознания, необходимый для учреждения или переучреждения государства. Вот она, власть — такая-сякая, зарплату не платит, дороги не ремонтирует, науку не финансирует и так далее по списку, но тут вдруг проскакивает искра озарения: а ведь это хитрое, коварное, могущественное существо, некогда парившее над нами, просто сдохло и кроме меня, тебя и остальных вокруг больше никого нет. Все, кто меня окружают, будь они хоть трижды генералы, суть всего лишь обособленные единицы (то есть такие же как я), которые не то что жизнью, но и копейкой не пожертвуют во имя "новой демократической России", произнесенной с ельцинской интонацией. Они, эти единицы, конечно, собираются в сообщества, но как бы эти сообщества ни назывались — солнцевская группировка или российское правительство, — все они в равной мере, говоря словами поэта, существуют "под собою не чуя страны". Это бы все ничего, но я-то уже чую запах гари — горит мой разрушенный взрывом дом.

Процесс обретения самосознания подобен цепочке буддийских истин: безысходность приводит к страданию, страдание приводит к прозрению, прозрение — к рождению. Так рождается новое государство, и оно всегда рождалось именно так — как производная от безысходности. Время от времени жизнь требует прояснения оснований существования всех социальных институтов, чтобы стало ясно, для чего они действительно нужны. Россия тут не исключение. Для Европы и Америки уже тоже прозвучал звоночек.

К моменту «зачистки» чеченцами Басаева и Хаттаба России от "кремлевских боевиков", критическая масса безысходности и унижения была достигнута. Включился процесс передачи моих личных полномочий в точку проекции коллективного желания, и в этой точке однонаправленного излучения гражданской воли родилось жизнеспособное (хочется верить) существо — юный демон государственности.

Помните, как во время последней кавказской войны вдруг неожиданно поубавилось публикаций в защиту свободолюбивого чеченского народа? Отчасти это было вызвано реальным изменением мнения о войне самой пишущей братии — все же и они, пусть и не лучшая, но часть народа, — однако главное, потеряли спрос у читателей и зрителей разоблачения безобразий, творимых властью. Ведь в кои-то веки власть попыталась что-то сделать, отвечая за свои слова, и перестала метаться из угла в угол от страха. Не удалось стать героем Бабицкому — а ведь в первую кампанию ему бы рукоплескали. И что особенно удивительно, воззвания mass media вдруг утратили часть своей силы. Персонажи вроде Киселева и Явлинского, занимавшие пустующее место властителей дум, обнаружили перед собой стену непривычного равнодушия: говорите, говорите, теперь нас уже с толку не собьешь.

Последнюю войну в Чечне никому не придет в голову сравнить с Великой Отечественной, но ее нельзя считать и чужой войной, как в случае с афганской или первой чеченской. Перед нами попытка достойного ответа на вызов грозной, давно уже набравшей мощь силы. По ряду причин вызов России был брошен раньше, чем Америке и Европе, и главная из этих причин, конечно же, провоцирующая беспомощность государства. Все чаще Западный мир оказывается в ситуации бессилия, а ведь именно умножение и нарастание бессилия характеризует исторически освидетельствованные эпохи заката. Наравне с тем, как характеризует их показная роскошь и богатство — вырождающаяся цивилизация всем своим видом как бы говорит: если бы дела мои были плохи, разве было бы мне так хорошо — мне, такой роскошной и богатой.

До поры цивилизованный Запад трактовал чеченские события в духе привычных либеральных ценностей: "право наций на самоопределение… мужественная борьба гордого народа за независимость… недопустимая жестокость оккупационных войск… имперский синдром… необходимость политических решений… только за столом переговоров…" Последнее утверждение повторялось особенно часто и казалось незыблемой истиной. Одним словом, до недавнего времени на всей территории плюшевой цивилизации торжествовал принцип ее главного пророка — кота Леопольда: ребята, давайте жить дружно.

Больше всего европейцы и североамериканцы гордились своим умением договариваться, своей терпимостью и толерантностью — так они называли специфическую форму робости и малодушия, заставляющую их выплачивать все возрастающую дань пришельцам, поселившимся в их собственном доме. Подразумеваемым аргументом в оценке чеченских событий служил, конечно, собственный пример: смотрите, мы же договорились (Северная Ирландия и баски в этом случае всегда оставались за скобками), мы прекрасно уживаемся несмотря на все национальные и расовые различия, культурные и идеологические расхождения. Побольше чуткости, деликатности, понимания — и добрососедство обеспечено. Казалось, это заклинание, давно уже не имеющее никакого отношения к реальности, не в силах поколебать ничто — ни бегство в пригороды, подальше от добрососедства, ни добровольный комендантский час, передающий по ночам всю власть в больших городах Европы и Америки иммигрантам… Одним словом — все хорошо, лишь бы не было войны.

Но случилась война и для Запада. Спровоцированная постыдной слабостью, полной утратой гражданской доблести, война началась 11 сентября 2001 года нападением на Нью-Йорк и Вашингтон. Воображаемые чары гуманистических заклинаний распались окончательно. И перед Западным миром на повестку дня встал пересмотр духовной формулы, гарантирующей ему достойное бытие перед натиском врага. Конечно, апостолы кота Леопольда могут с удвоенной силой начать воспевать принципы добрососедства, мол, мы сами виноваты — недостаточно ублажали малых сих, неохотно шли на уступки и поделом нам досталось. Конечно, возможно развитие по истерическому варианту (если сколько-нибудь реальная опасность в виде "неправильных сербов", бен Ладена или Саддама Хуссейна просочится в одомашненное пространство западного мира, растерянный и напуганный обитатель постгуманистического общества запросто может повести себя, по выражению Арсения Тарковского, "как сумасшедший с бритвою в руке"), уже проверенному в Югославии, и определенные шаги на этом пути уже сделаны. Но уместнее всего обратиться к опыту России, вступившей в новый, булатный век на пару лет раньше Запада и уже позволяющей себе шутить на эту далеко не легкомысленную тему: "Покупая шаверму, помогаешь бен Ладену".