Януш Корчак - Школа жизни

Жизнь человека зависит от того, где он родился, кто его воспитал, какие случайные встречи у него были, но отнюдь не от запаса природных духовных сил, которыми он может послужить человечеству. Поэтому часто бездарные и неумные люди занимают ответственные места, а талантливые тупеют за одуряющей механической работой; люди развращённые и эгоистичные управляют судьбою сотен других, а добрые и благожелательные устранены от соприкосновения с людьми и от влияния на их жизнь; учителем бывает человек, которому под стать быть телеграфистом или оценщиком в ломбарде, и наоборот; оба они несчастливы и работают не на пользу, а в ущерб своему делу. Как часто судьбою многих тысяч людей управляют жалкие безумцы, являющие все признаки вырождения, которым место в больнице, а не на широком поприще жизни. Лишь немногие, подобно Франклину и Эдисону, победоносно прокладывают себе жизненный путь, тысячи же других неминуемо обречены на гибель. Какая преступная расточительность, какая безумная трата духовных сил!

Можно ли допускать, чтобы драгоценная человеческая жизнь всецело зависела от случайностей? Она ценнее всех благ, предоставленных нам природой и нами перерабатываемых, стократ ценнее угля, железа, электричества. Моя заслуга заключается лишь в том, что я стремлюсь избавить человечество от влияния случайностей, научить его беречь свои духовные дары, предохранить от угрожающего ему вырождения…

Все, писавшие обо мне до сих пор, старались доказать, что я рождён отмеченным Божьим перстом, как бы заранее предназначенный к совершению великих дел. Это – неправда…

Когда мне было восемнадцать лет, отец мой женился вторично, и мачеха стала меня изводить. Я собрал свои пожитки и поехал в Лодзь, где без труда нашёл себе работу, будучи сильным и трудолюбивым молодым человеком. Таким образом, если бы не женитьба отца и не сварливость мачехи, я сидел бы и до сих пор в деревне и не приобрёл бы известности, если под ней разуметь то, что многие люди осведомлены о таких подробностях моей жизни, которых я даже не знаю и сам; а главное – не было бы школы жизни.

Повторяю: я был в то время заурядным неграмотным деревенским парнем.

В Лодзи я познакомился с рабочим Возняком и подружился с ним. Ему пришла в голову мысль о нашем совместном переселении в Америку. Меня смешат рассказы, будто я переселился в Америку с целью изучить положение рабочего класса в этой промышленной стране. В то время я не имел ни малейшего представления о рабочем вопросе, а социалистов считал людьми ленивыми и завистливыми. Даже Возняк, который был грамотен, старше и опытнее меня, стремился уехать только для того, чтобы побольше заработать и посмотреть Божий свет.

Голодного и оборванного, он водил меня по нью-йоркским читальням и митингам, где мы, правда, ничего не понимали, но могли, по крайней мере, обогреться. В голодные дни и долгие ночи он впервые толкнул меня на путь размышлений, и если бы он не умер, как знать, быть может, он сделал бы гораздо больше, чем сделал я.

В погоне за сенсацией господа биографы называют меня: одни – любовником, другие – приятелем госпожи Вартон. Какой вздор! Мисс Вартон, член просветительного общества, принимала участие в распространении и заполнении анкетных листков по рабочему вопросу; по её настоянию я описал свои пятнадцатилетние скитания в Америке, этой стране миллиардеров и нищих. Это сочиненьице, изданное в несколько изменённом виде «обществом распространения просвещения», не возбудило и сотой доли того интереса, какой ему приписывают теперь. Смешно утверждать на основании его последней части, что уже тогда в моём уме сложился план основания школы в том виде, в каком она существует теперь, – наша школа жизни. Издавая «Пятнадцать лет моих скитаний», я хотел даже выпустить эту часть, как не представляющую непосредственной связи с целым, и если госпожа Вартон настаивала на её сохранении, она делала это по собственному желанию, я же сам не придавал этой части моей книги никакой цены.

Хочу внести ещё одну поправку. Годисону приписывают какие-то таинственные мотивы, по которым он будто бы завещал мне своё наследство. Почему не допустить того, что так просто и единственно согласуется с тем, что сказано в самом завещании. Ведь этот одинокий чудак и эгоист говорит в нём, что ему «после смерти будет всё равно, кому достанутся его миллионы», что «нет никого и ничего на свете, кому или чему он хотел бы их завещать, а потому и завещает их первому встречному», т. е. мне. Он поступил в данном случае как человек, который, собираясь в далёкий путь, оставляет ненужные ему вещи лакею или дворнику, тому, кто подвернулся под руку.

Годисон, правда, прочитал мою книгу, но не задумывался над ней серьёзно. В противном случае он мог бы хоть раз пригласить к себе автора, чтобы лично познакомиться с ним. «Любопытно знать, – пишет он в завещании, – что сделает с моим полумиллиардным состоянием бедняк, хронически живущий впроголодь».

«Пятнадцать лет моих скитаний» вышло в печати в марте месяце, завещание написано 1-го апреля, а 5-го мая Годисон умер. Проживи он дольше, он, пожалуй, изменил бы ещё своё завещание. Говорят, мать Годисона была полька, – это возможно, но будь она шведка или негритянка, это не повлияло бы на характер завещания.

Ах, эти журналисты, как они умеют врать… Но не публика ли виновата в этом? В самом деле, бедная публика: какое разочарование! Итак, я не был «вундеркиндом», богатая американка не влюбилась в меня, молодого рабочего, знатный богач не под влиянием угрызений совести завещал мне своё состояние… Вместо логически последовательного рассказа – простой перечень разнообразных случайностей, не находящихся во взаимной связи.

Да, именно так. Жизнь современного человека, в сущности, есть только ряд случайностей, без руководящей нити, без существенного внутреннего смысла. Наша школа и стремится предотвратить в дальнейшем это явление.

Кто знает американскую прессу, тот не удивится, что газеты оповестили о завещанном мне наследстве раньше, чем я сам об этом узнал. Сенсация была огромная. Несколько часов спустя после вскрытия завещания появились экстренные газетные выпуски с моим портретом, фотографическими снимками комнаты, дома, улицы, где я жил, фабрики, где я работал, трактира, где я обедал, кружки, из которой пил пиво.

Я испытывал такое чувство, будто меня постигло большое несчастье. Толпа людей окружала гостиницу, куда я пытался укрыться. Вечерняя почта принесла мне сотни писем со всевозможными просьбами и предложениями.

Моё совещание с адвокатом было непродолжительно. Я сказал ему, что принуждён бежать куда-нибудь подальше, в противном случае расхватают моё состояние и замучают меня самого; сказал, что хочу обсудить в полном уединении, как наилучшим образом употребить своё имущество; что мне противна благотворительность: отдай я во имя неё половину, даже девять десятых незаконно доставшегося мне состояния, присвоив себе остальное для личных потребностей, я совершил бы кражу и преступление. Я решил пока оставить всё в том виде, как оно было при жизни Годисона. Я взял у адвоката тысячу долларов и ночью, как преступник, бежал из Нью-Йорка. Сидя уже в каюте парохода, я всё ещё не знал определённо, куда и зачем я еду.

Читать дальше