Януш Корчак - Школа жизни

– Как так: полмиллиарда денег – и вы не построите ни одного костёла? Полмиллиарда – и не пожер-твуете на убежище для паралитиков и сирот? Не дадите тридцати рублей на машину швее, какой-нибудь сотни талантливому художнику? Неужели ты осмелишься не дать тысячи рублей на дом трудолюбия, устраиваемый графской благотворительностью, несмотря на то, что сама сиятельнейшая приезжает к тебе, подаёт руку, называет тебя «господином», улыбается, кокетничает?

Когда на запертых воротах нашего дома на Черняковской улице появилась надпись: «Не принимают даже графов», и мы путём печати оповестили публику, что не будем читать обращаемых к нам писем и ходатайств, возмущение не знало границ.

Помнишь, Стах, наши пререкания с владельцами домов и площадей на Черняковской улице, потом в предместье Прага, на Воле, на Сольце и опять в Праге. Помнишь ли, как просвещённый банкир-филантроп спросил по 50 рублей за аршин земли на своей площади, а сапожник Мочный воскликнул:

– Если бы мою землю покупали под дом свиданий, а не под школу, я не предъявлял бы таких разбойничьих требований.

Бедняге хотелось получить утроенную цену за свою развалину.

Со стороны общества мы не ожидали ни деятельного отклика, ни самоотвержения, но оно, это общество, бессовестно мешало нам работать.

Какие поразительные сметы представляли господа предприниматели и какую тревогу забила печать, когда мы решились прибегнуть к конкуренции заграничных фирм.

Я ни к кому не обращаю укоров, хочу только отметить, какой громадный переворот вызвала наша школа в первое же десятилетие своего существования.

Нас, верующих в дело, было уже несколько человек. Попечитель, сначала холодно отнёсшийся к своему назначению, видя в нём, по справедливости, лишь деликатную форму ссылки в одну из отдалённых губерний, после нескольких месяцев подготовительной работы отказался от назначенного ему министерством щедрого оклада в сумме 50 тысяч рублей в год.

– Нашей школы не задушат, – говорил он, ударяя по столу своей большой, тяжёлой рукой. – Она охватит пожаром весь мир. Через год будут приезжать сюда со всех концов света, чтобы посмотреть её!

Благородный энтузиаст ошибся на десять лет: лишь спустя столько времени швейцарский министр народного просвещения Бауер первый посетил нашу школу. И в настоящее время на всём земном шаре насчитывают всего только одиннадцать школ жизни.

Совершенно ясно, что при школах нашего типа современное общество преобразуется даже в течение одного поколения.

Но долго ещё бедных ребятишек будут уродовать и калечить в современной школе.

Не знают или не хотят знать того, что дети могут быть добросовестными, бескорыстными, усердными и деятельными работниками. Придумывают тысячи способов, как научить их убивать время, чтобы они не обленились, и не подозревают того, что им может быть дана настоящая работа. Только фабриканты да содержатели цирков умеют ценить детский труд и грубо пользуются им для своей корысти.

Не понимают или не хотят понять, что дитя, как и взрослый человек, охотно и быстро научится лишь тому, что ему нужно знать, т. е. тому, что оно может непосредственно применить к делу; в противном случае детей приходится поощрять к учению искусственными средствами, изыскивать способы, как облегчать им это учение и как поддерживать нагромождённые в их памяти познания. Отсюда система баллов, наград и наказаний, репетиции, экзамены из курса одного, четырёх, шести или восьми классов, с постепенным повышением льгот и привилегий.

Не буду повторять того, о чём говорили уже другие. Хочу лишь пояснить, каким путём я пришёл к своим выводам, и почему так сильна в нас вера, что, шествуя под знаменем свободной школы жизни, мы придём к победе.

Во время своих продолжительных скитаний в Америке я присматривался к детскому труду и к домашней жизни детей. Я видел семилетних девочек, ведущих хозяйство и присматривающих за младшими детьми. И они делают это умело, с увлечением, с гордостью! Смело могу сказать, что не встречал предприятия, где бы дети не принимали участия в труде. В бумагопрядильнях, на литейных заводах, сахарных, папиросных, даже спичечных фабриках, даже в рудниках, в цветочных, галстучных и коробочных мастерских, на фабриках зонтиков, пуговиц, во всех магазинах, типографиях, редакциях, аптеках, – одним словом, везде они работают в пользу предпринимательского кармана и, как видно, с прибылью: предприниматели не любят стеснений, налагаемых ограничительными законами. Против ограничений они и громко протестуют, и обходят их, подделывая метрические документы, или же с помощью подкупов и взяток. Кто не слыхал о фабриках кружев, где работали шести-пяти-и четырёхлетние дети?

Итак, в течение многих десятилетий одни лишь предприниматели умели классифицировать различные виды труда и находить такие, для которых детский ум и детские руки достаточно искусны и ответственны. Господам учёным такая мысль не приходила в голову: они были заняты классификацией растений, животных и самых наук.

И вот, как-то раз, во время лекции по зоологии в бостонском народном университете, у меня блеснула мысль, что, подобно тому как существуют амёбы, состоящие лишь из одной клеточки, а за ними идут всё более сложные организмы, бывают и одноклеточпые действия, простые, неделимые действия-амёбы, за которыми следуют всё более и более сложные и высокие. Я думал об этом приблизительно в течение недели, потом забыл, так как я нашёл работу и не мог уже ни посещать лекций, ни предаваться размышлениям…

И эта мимолётная мысль рабочего теперь является основной мыслью нашей новой школы.

Однажды я служил работником в саду и подружился с сынишкой своего богатого хозяина, обладателя большой фермы. Меня удивляло, что нежный барчук с радостью, втайне от родителей, помогает мне копать и полоть в саду, и даже убирать и чистить полы в комнатах. Меня удивляло, что общество простого парня, каким был я, он предпочитает обществу своего образованного учителя, а мои рассказы – гораздо более занимательным и умным книжкам; что он так неохотно вспоминал об учении, когда я его об этом спрашивал. Однажды во время урока я подкрался к балкону и не узнал своего маленького приятеля: бойкий и смышлёный в разговоре со мной, он казался теперь каким-то запуганным и притуплённым; я не мог понять произошедшей в нём перемены, но чувствовал, что в эту минуту он как-то глупее, хуже, неприятнее.

Впоследствии я видел, как дети богатых родителей убивают время бессмысленными играми и забавами, или по целым часам валяются на диване, или развлекаются от скуки, глядя в окно. Они внушали мне даже большую жалость, чем дети, работающие в мастерских и на фабриках.