Кирилл Кобрин - На пути к изоляции. Дневник предвирусных лет (+ карантинный эпилог)

Хотя бурно не праздновал, но положено же первого января предаваться лени. Я попытался и выдержал несколько часов. Читать не очень хотелось, музыки в новогоднюю ночь переслушал, решил покопаться в ютьюбе, посмотреть что-нибудь недлинное, не «художественное». Наткнулся на документалку о Бальтюсе, сняли лет двадцать назад, если не больше. Как обычно – тем более, если речь о чем-то controversial с точки зрения обывателя, – в фильме множество умолчаний, мутных мест, помпезных банальностей. Сам Бальтюс еще красавец, хоть и за восемьдесят, взгляд хищный, высокомерный, все-таки отчасти поляк и отчасти аристократ. Курит небрежно-надменно. Но за всем этим скрывается удивительная непристойность, тихая глубинная скандальность и, конечно же, убежденный аморализм в духе Батая и прочих (включая брата Бальтюса писателя Пьера Клоссовски). К старому греховоднику ходит девочка лет пятнадцати, модель, похожая на всех девочек на его картинах, начиная с тридцатых годов. Такое впечатление, что Бальтюс завел специальный селекционный центр. И забавное – всегда в таких глупых фильмах о художниках бывает, о модернистах и авангардистах, конечно, про остальных снимают другое: герой высказывается в том смысле, что все интерпретации арта вредны, не нужны, сбивают с толку, и важно только его чувство и его глаз. Потом герой начинает ругать Фрейда и психоанализ, мол, вот он, источник порчи. И буквально уже через минуту в фильме начинают – другие люди, специально приглашенные – работы Бальтюса интерпретировать, приплетая фрейдизм. Такие вот плохиши.

Но вообще Бальтюс сегодня был бы невозможен: ведь уже подняли вой в Нью-Йорке, мол, уберите его из музейной экспозиции, неэтично и вообще утеха педофилов. Могу поспорить на немалую сумму, что в ближайшие лет пять они доберутся и до Набокова. Чувствую себя Христом, распятым меж двух разбойников: справа – идиотические святоши требуют запретить все живое, слева – идиотические поборники Идеальной Моральной Чистоты того же самого требуют, но иными словами. Куда тогда денется все, что я люблю: барочная жестокость, ориенталистский китч, похотливый ребенкофоб Хармс, да, собственно, почти все прочее, от Шекспира до Люсьена Фройда? В какие запасники утащат, оставив в назидание публике вареную капусту морализма?

После Бальтюса решил поставить последний альбом Бьорк, который специально не слушал в том году. Его все хвалили, а я был уверен, что это благонамеренная тягомотина. Потому дал себе зарок не слушать – но не сдержался, прочитав в одном музыкальном журнале следующее: «Может быть, сегодня миру и не нужна „Утопия“ Бьорк, но она единственное, что сейчас нужно музыке». Как устоять против такого? Ну и понятно, был прав, избегая. Я Бьорк особенно никогда не любил, но в последние годы она вообще меня стала сильно раздражать: какая-то феерическая (от слова fairy), романтическая гинекология. Да, это заранее понятно было. Но вот что любопытно: превращение типа продвинутой поп-музыки в звуковую живопись; вместо песен – саунд-ландшафты. Началось давно, конечно, в семидесятые, но сейчас почти мейнстрим. В 2017-м такие альбомы – из тех, что мне попались – у The National и в каком-то смысле King Krule; первый очень хороший, второй неплохой, по-любому лучше Бьорк. То есть сегодня если не хип-хоп и арэнби и не белая эстрада для реднеков (вроде Тейлор Свифт), то вот такое. Я подозреваю здесь намеренную культурную (социокультурную) расфокусировку белой middlebrow-культуры вообще, довольно хитрую: пусть «они» там поют и пляшут, мы тихо сделаем для них оправу, нарисуем задник, декорируем, мы все на свете embrace с самыми добрыми чувствами – но тихо и культурно задушим в объятиях, в конце концов. Ведь мы просвещенный креативный средний класс; мы вам подарили такую возможность порезвиться; так что мы всегда незримо здесь; а в случае чего – отрубим электричество. Команды лейбла Ghost Box делали меланхолию из звуков одержимого будущим прошлого; сейчас все это сменилось как бы чистым настоящим, ровным, неброским. Не мир, а вечная музыка ECM.

Сидя в аэропорту города, о существовании которого не знал еще три года назад, в ожидании рейса в город, абсолютно мне неведомый всего два месяца тому, что еще остается? Наблюдать, предаваться праздным мозговым играм. Самое тяжкое позади: вымучал дорогу из кампуса в аэропорт, пересек весь Чэнду в легкой панике – туда ли везет таксист? верно ли он понял пиньинскую фонетику белого дьявола? Потом два шмона, впрочем, по-божески, учтивее европейских и американских, без садизма; но вот между такси и секьюрити – мутное: объясниться на стойке, мол, в Сиамене только пересаживаюсь, вообще-то в Манилу лечу, можно ли сразу зачекиниться на оба рейса? Полный отлуп, конечно, lost in poor translation. Ок, придется сражаться в Сиамене, пока же расслаблюсь и поглазею по сторонам.

Аэропорт, если большой и хотя бы отчасти международный, место успокоительное, как и все глобалистское. Сновидческая легкость перемещения, безукоризненно одетые безукоризненные модели украшают витрины безукоризненно-ненужных магазинов, стекло, металл перекрытий, Crystal Palace нашего времени. Оригинал был выселен когда-то из Гайд-парка, потом и вовсе сгорел – но населил землю собранными на скорую руку правнуками. Путешествующему здесь не нужно напрягаться, думать: все делается само собой. Ничтожный кофе за двойную цену в одной руке, другая везет чемоданчик, глаза скользят от Gucci к Duffy, туалеты каждые сто метров, тоже чистые, вообще, тут гигиена, ее нарушают разве что потные бэкпэкеры, заполняющие gap положенного романтической молодежи gap year бессмысленным передвижением по миру. Впрочем, они кучкуются в углах, спят обычно. А так благодать; примерно как в музее современного искусства или в хорошей галерее его же.

Понятно, я предаюсь этим мыслям, так как недавно прочел книгу Ольги Токарчук, которую на русском неудачно назвали «Бегуны». Так до сих пор и стоит, наверное, в разделе «Книги о спорте», бедняжка, пылится, если вообще не выкинули нафиг. Жаль, отличная вещь, даже в переводе; читал на английском, на нем назвали как раз тонко: Flights. Тут и «беглецы», и секта «бегунов», и «полеты». В ожидании своего flight приятно подумать о Flights. Токарчук бродяга, пишет, что ее настоящий дом – это аэропорт, но не только дом, он и храм, и даже университет (кое-где пассажиров просвещают pop up лекциями). От себя добавлю: аэропорт – идеальное пространство современного арта. Высокий дизайн реклам бутиков, в нем фотореализм, гиперреализм, поп-арт с сюрреализмом; видеоарт десятков табло, строчки бегут вниз, как в старой китайской каллиграфии, на телеэкранах мелькают слишком похожие на National Geographic и Discovery ролики National Geographic и Discovery, новости мира сменяются роликами любительских видеофакапов, катастрофы масштабные и катастрофы приватные, равно нереальные в своей реальности. И, конечно, перформансы – обыски, застывшие у стекла фигуры любителей глазеть на взлетную полосу, пробег жующего отпускника под тревожную объяву, мол, мистер Смит, господин Чен, воротца закрываются, просим поспешить. И главное – только бы не замечтаться за бокалом «Хайнекена», не застыть у пиджачка Kenzo – ты не вовлечен.