С. Калабалин - Педагогическое наследие Калабалиных. Книга 1. С.А. Калабалин

– Ну, как живут? Хорошо живут. Отцу моему дали хату, земли пять десятин… Всем земли дали! Помещичью землю, лошадь и корову дали.

– Угу… хорошо. А табак хороший!

– Хорошо, говорю, живут. Хлеба на поле, как море. Довольны люди. В комсомоле почти вся молодёжь. Читальню организовали, спектакли ставят.

– Очень хорошо! А как твои старики?

– Помолодели. Вчера так пристали – не пускают, да и всё!

– Что же? Хлебопашеством предлагали заняться?

– Да нет. Об этом речи не было. На свадьбу оставляли.

– На свадьбу? Тебя женить вздумали, или как?

– Брат женится. Завтра свадьба.

– Брат женится? Ну, и дурак, что не остался!

– Антон Семёнович, да как же я мог остаться?

– А-а, Семён! Здорово! – просунулось весёлое лицо Коли Шершнёва. – Давай удостоверение, а то опоздание запишу!

И я отдал Коле аккуратно сложенный документ.

– Коля! Собери совет командиров! – сказал Антон Семёнович.

– Есть собрать совет командиров!

Через три минуты дверь закрылась за последним, командиром.

– Товарищи командиры, вы простите, что я оторвал вас от дел. Но это тоже важно. Я прошу продлить Семёну отпуск до понедельника. Брат у него женится. Завтра свадьба!

– Дело это важное, – вставила Маруся Терещенко,

– Антон Семёнович! Командиры! – взмолился я. – Зачем же такое? И без меня обойдутся. Я против…

– Брось, Семён! Ведь хочется? – загудели командиры.

– Постойте шуметь! – Антон Семёнович застучал карандашом по столу. – Не ради тебя, Семён, это делаем, ради матери. Это, может, самое большое для неё счастье… У меня – мать, и у них у всех. – Антон Семёнович обвёл вокруг себя рукой.

– Предложить Семёну в обязательном порядке возвратиться в отпуск! – заключил Шершнёв.

– Правильно! – подтвердили все командиры.

– Есть! – ответил я. – Но прошу выделить ещё одного командира в гости к моим родным.

Мне и Супруну написали отпускные удостоверения, и толпа колонистов шумно проводила нас в путь.

Колония осталась позади.

Глухой лошадиный топот. Оглядываемся.

– Гляди, Гриша! Ведь это наш экипаж. И Мери!

– Кажется… А на козлах никого нет.

Мери убавила размашистый бег и остановилась. Вдруг из экипажа выпрыгнул Антон Семёнович.

– Далеко, Антон Семёнович? Почему без Браткевича? – спросил я.

– Садитесь! Ты, Семён, на козлы. Решил и я погулять на свадьбе.

– Как! Вы к нам? Ко мне, в Сторожевое?!

– А что же тут такого? Сами бродите везде, а я сижу в лесу, как монах. Садитесь. Чего глаза вытаращили?

– Да я никак не пойму как-то, – сказал я.

– Что? Жалко чарку горилки и одного пирога со сметаной?! А?

– Антон Семёнович!

Я крепко сжал его руки, толкнул Супруна на сиденье экипажа, а сам привычно взметнулся на козлы.

Мери бойко взяла с места.

А что творилось со мной!.. Воздух звенел серебром и, казалось, вливался в сердце, наполняя его необыкновенным человеческим счастьем.

…Почти двадцать лет прошло с тех пор, а я и теперь как будто сижу на козлах и мчусь вперёд, полон сил и весенних стремлений.

– Служи нашему народу, Семён! – говорил Антон Семёнович.

И я стараюсь служить. Нет ничего на свете благороднее труда, и нет почётнее долга, чем труд. И мой тяжёлый, но радостный труд педагога связан для меня навсегда с памятью горячо любимого Антона, нашего Макаренко.

Тысяча девятьсот двадцать первый год. По Украине ещё бродят разрозненные бандитские шайки. Мы, воспитанники детской трудовой колонии имени М. Горького, стоим на опушке леса, у обочины дороги. Солнце уже зацепилось за водонапорную башню. Пора бы Антону Семёновичу быть дома, а его всё нет. Никогда он так долго не задерживался в городе. Сегодня мы его ждём особенно нетерпеливо: он должен привезти разрешение на создание в колонии комсомольской ячейки.

– Пойдём ему навстречу, – предложил Павлик Архангельский.

И мы зашагали по тёплому булыжнику мостовой. Шли молча. В курчавых юных головах роились догадки о причине несвоевременного возвращения из города завкола. Мы подошли к изгибу дороги, излюбленному месту бандитских засад.

И вдруг остановились. До нас донеслось цоканье подков о мостовую и знакомый металлический скрип нашего фургона.

– А ну, бегом, хлопцы! – сказал я друзьям. Выбрасывая ноги вперёд, мы ринулись навстречу Антону Семёновичу. Наши головы замелькали в кустах подорожной шелюги. Тут движением руки я остановил ребят и заставил «приземлиться». А сам приподнял голову над кустом. Вижу, Антон Семёнович и Антон Браткевич стоят со связанными руками, а перед ними двое бандитов с обрезами. Третий выворачивает карманы у Антона Семёновича, а ещё двое выгружают подводу.

Нас было шестеро смелых горьковцев. Неужели струсим? Никогда! Только напасть неожиданно, не дав опомниться грабителям. Мы подползли к самому краю обрыва и кинулись на бандитов с криками «стой!»

Не успели опомниться головорезы, как на каждом из них сидел ловкий колонист, поражая свою жертву громом ударов. Самый маленький и юркий из нас, Шелухин, освобождал от верёвок Антона Семёновича и Браткевича, которые не замедлили прийти нам на помощь. Не прошло и пяти минут, как бандиты были смяты и, связанные вожжами, поводками и ремешками, стояли с опущенными головами.

– А, и вы, соседушка, тут! – обратился Антон Семёнович к одному из пленников, узнав в нём местного кулака.

– Отпустите, ради Бога, Антон Семёнович, мы обознались, – взвыл гривастый потомственный бандит.

– Ну как, Антон Семёнович? – обратился я.

– Чего нукаешь, завтра на базаре будешь хвалиться. Подумаешь, умно: прямо с неба на дула обрезов прыгать!

– Да я не об этом, Антон Семёнович, я о комсомоле. Разрешили?

– Будет у нас комсомол? – спрашивал и Костя Кветковский.

Антон Семёнович нахмурился. Мы насторожились.

Антон Братневич, успевший с ребятами погрузить в фургон копчёных кур, хлеб и что-то похожее на штаны, безнадёжно махнул рукой:

– Чего вы пристали к Антону Семёновичу? Сами попробуйте. Хиба ж можно договориться с оцею каменюкою.

– Значит, нам не доверяют, – заключил Шелухин.

– То не Губнаробраз, а глупнаробраз, – съязвил Павло.

– Собрание считаю закрытым, – заявил Антон Семёнович. – Ступайте домой.

Браткевич уселся на тачанку и усиленно зачмокал на Малыша, бандиты плелись впереди подводы, а мы, окружив Антона Семёновича, заключали процессию. Антон Семёнович говорил:

– Три часа доказывал возможность и необходимость организации комсомола в колонии. В Губкоме комсомола почти не возражают, а Наробраз протестует.

– Протестуют? – спросил Алёша Зотов. – Та за кого же они нас принимают? Чи не контрреволюция там какая собралась?

– А за кого же тебя прикажешь принимать? – заметил Шелухин. – Ты же сам убеждал всех, что ты злостный махновец.