Роман Сенчин - По ходу жизни. Статьи, рецензии, заметки 2018—2019

В итоге Шолохов был осужден на год условно и уехал. В Москве сменил много мест работы, посещал литобъединение «Молодая гвардия», где вели занятия Шкловский, Асеев, Осип Брик… Есть упоминания, что Шолохов еще до отъезда с Дона писал рассказы, но документально установленным его первенцем является «Родинка», которую он принес в редакцию «Юношеской правды» в марте 1924-го. Напечатан же рассказ был лишь в декабре.

Впрочем, в письме Серафимовичу, посланному в конце 1926-го вместе со вторым сборником «Лазоревая степь», Шолохов замечает: «В сборник вошли ранние рассказы (1923—1924 гг.), они прихрамывают. Не судите строго. – И просит: – Если можно, напишите мне Ваше мнение о последних моих рассказах: „Чужая кровь“, „Семейный человек“ и „Лазоревая степь“».

Значит, какие-то рассказы, по традиции помечаемые в собраниях сочинений по году издания, были написаны на два-три года раньше.

Почему я ковыряюсь в датах? Чтобы понять, когда Шолохов успел написать две книги «Тихого Дона». Ведь если посмотреть на сухую хронологию жизни и творчества, то выходит, что в декабре 1924 года опубликован первый (для многих это то же самое, что и первым написан) рассказ «Родинка», а к декабрю 1927-го у Шолохова изданы три сборника рассказов (в расчет не идет, что они тонюсенькие) и готова половина романа.

Но на деле пиком работы Шолохова над рассказами были 1924—1925 годы, а с весны 1926-го он сосредоточился на работе над «Тихим Доном». Во второй половине 1926 и в 1927 годах были опубликованы рассказы «Батраки», «Мягкотелый», «Ветер», «Один язык», «Червоточина» и «О Колчаке, крапиве и прочем», но они – за исключением, по моему мнению, «Ветра» – откровенно уступают «Жеребенку», «Чужой крови», «Семейному человеку», «Лазоревой степи», и написаны, судя по всему, намного раньше них.

Кстати сказать, рассказы Шолохова журналы и газеты не рвали из рук, часто не принимали к публикации; некоторые подвергались значительной редактуре. Причем сам Шолохов нередко предлагал «урезать», поменять название… Он тревожно справлялся о судьбе своих вещей, просил поторопиться с гонораром. То есть, по всем приметам был начинающим автором. Человек, носивший в редакции чужие тексты, вряд ли бы вел себя так.

Стоит уточнить, что «Донские рассказы» не сразу стали столь внушительной по объему книгой. Первоначально в сборник, изданный в январе 1926 года, входило всего восемь произведений, затем, в июле того же года увидел свет второй сборник, «Лазоревая степь» с двенадцатью вещами, в начале 1927-го третий – «О Колчаке, крапиве и прочем», содержащий всего четыре рассказа, два из которых уже выходили в предыдущих книжках. Почти все произведения из сборников и периодики были объединены в конце 1927 года в «Роман-газете». Последующие издания в основном повторяли содержание этой публикации.

***

А теперь собственно о рассказах.

Во-первых, они (почти все) поражают особенно острой жестокостью даже на фоне таких произведений о гражданской войне, как «Два мира» и «Щепка» Зазубрина, рассказов Всеволода Иванова, «Рождения Амгуньского полка» Фадеева, «Конармии» Бабеля, «Железного потока» Серафимовича, «России, кровью умытой» Артема Веселого. Тем более что Гражданская война в большинстве рассказов Шолохова происходит между жителями одной станицы, одного хутора, одной семьи… В общем-то, та же тема является главной в «Тихом Доне».

В ряде рассказов отцы когда случайно, когда сознательно убивают сыновей. Сами убийства описаны очень сильно, зримо. Вот из первого же рассказа «Родинка»:

«С седла перевесившись, шашкой махнул, на миг ощутил, как обмякло под ударом тело и послушно сползло наземь. Соскочил атаман, бинокль с убитого сдернул, глянул на ноги, дрожавшие мелким ознобом, оглянулся и присел сапоги снять хромовые с мертвяка. Ногой упираясь в хрустящее колено, снял один сапог быстро и ловко. Под другим, видно, чулок закатился: не скидается. Дернул, злобно выругавшись, с чулком сорвал сапог и на ноге, повыше щиколотки, родинку увидел с голубиное яйцо. Медленно, словно боясь разбудить, вверх лицом повернул холодеющую голову, руки измазал в крови, выползавшей изо рта широким бугристым валом, всмотрелся и только тогда плечи угловатые обнял неловко и сказал глухо:

– Сынок!.. Николушка!.. Родной!.. Кровинушка моя…

Чернея, крикнул:

– Да скажи же хоть слово! Как же это, а?

Упал, заглядывая в меркнущие глаза; веки, кровью залитые, приподымая, тряс безвольное, податливое тело… Но накрепко закусил Николка посинелый кончик языка, будто боялся проговориться о чем-то неизмеримо большом и важном.

К груди прижимая, поцеловал атаман стынущие руки сына и, стиснув зубами запотевшую сталь маузера, выстрелил себе в рот…»

Кстати, вспомним последнюю часть четвертой книги «Тихого Дона», изданную спустя пятнадцать лет после «Родинки».

Вот Ильинична, мать Григория Мелехова, выйдя в ночную степь, зовет сгинувшего сына:

«– Гришенька! Родненький мой! <���…> Кровинушка моя!»

А вот Григорий просит мертвую Аксинью:

«– Ради господа бога! Хоть слово! Да что же это ты?!»

Почти дословные самоповторы. Не правда ли?

Брат убивает брата, мужчина – любимую женщину, сын – отца, соседи – соседей… Вот кусок из рассказа «Алешкино сердце», о голоде на Дону в то время, когда Шолохов работал налоговым инспектором и занижал налог, пытаясь помочь землякам:

«…Полька, старшая сестра Алешки, доглядела, когда богатая соседка, Макарчиха по прозвищу, ушла за речку полоть огород, проводила глазами желтый платок, мелькавший по садам, и через окно влезла к ней в хату. Подставив скамью, забралась в печку, из чугуна через край пила постные щи, пальцами вылавливала картошку. Убитая едой, уснула, как лежала, – голова в печке, а ноги на скамье. К обеду вернулась Макарчиха – баба ядреная и злая. Увидела Польку, взвизгнула, одной рукой вцепилась в спутанные волосенки, а другой – зажав в кулаке железный утюг, молча била ее по голове, лицу, по гулкой иссохшей груди.

Из своего двора видал Алешка, как Макарчиха, озираясь, стянула Польку с крыльца за ноги. Подол Полькиной юбчонки задрался выше головы, а волосы мели по двору пыль и стлали по земле кровянистую стежку.

Сквозь решетчатый переплет плетня глядел, не моргая, Алешка, как Макарчиха кинула Польку в давнишний обвалившийся колодец и торопливо прикинула землей».

Конечно, может вызвать недоумение, откуда Шолохов (не будем углубляться в конспирологические теории насчет его возраста – в любом случае он был в 1923 – 1925-м совсем молод) всё это знал, когда успел увидеть, как сумел облечь в художественную прозу.

Сейчас нам кажется, что после Гражданской войны все уцелевшие белые оказались за пределами Советской России. На самом же деле большинство из них жило рядом со вчерашними врагами. В 1923 – 1926 годах произошло если не примирение, то некоторое осознание, что убивать дальше друг друга, значит истребить народ вообще, вместе с корнем. На время наступило некоторое смягчение нравов.