Владимир Быков - Дневниковые записи. Том 3

Если говорить непосредственно обо мне, то нагрузка по дому, уходу за Белой лежит на мне. А как сам понимаешь, – я уже далеко не мальчик и тем более не взрослый. Сердце даёт о себе знать. Но самое неприятное – это головокружения. По улице я хожу хотя и без палочки, но со слегка растопыренными ногами, боясь упасть.

Из внешней жизни серьёзно отношусь к очень не простым политическим коллизиям, касающимся Израиля. Белла занята телепередачами, увлекая и меня в эту, за некоторым исключением, муру. Мы смотрим и российские каналы. Из спорта – женский теннис. Жаль, что его не было в Сочи.

И коль скоро я затронул спорт, то разреши поздравить тебя с победой по медалям российской сборной на Олимпиаде. Глядя на хоккей, фигурное катание, я, естественно, вспоминал наших кумиров в прошлом. Такова внешняя картина нашей жизни. Остаётся найти только художника, чтобы запечатлеть».

Матус! Получил описания вашей стариковской жизни, аналогичные тем, о которых ты мне писал полгода назад. Это и понятно, ибо, как у меня, так и у вас, в плане нашего существования, ничего уже не меняется, не добавляется, а только все утяжеляется в исполнении, а потому сокращается в числе составляющих, определяющих это самое существование. Меньше собственных подвижек, меньше встреч, меньше привлекающих внимание событий. Но особенно, я бы сказал про себя, – это сокращение, главным образом, именно разного рода встреч. Так что здесь на данном фронте все ясно – движение на нем заключается в его элементарном замедлении, а глобально – в том, о чем я тебе писал в моем предыдущем кратком эссе, на которое ты хотел мне, вроде, дать ответ, а я его мечтал получить и прочитать. Жаль, что ты ушел в бытовуху. Но я надеюсь, что ты не забыл о своем обещании и еще ответишь.

Пару слов о себе и наших делах.

У меня лично, пока все без изменений, в том числе и по моей болячке, о чем я тебе писал в конце января. На днях похоронили Михаила Рассаднева, скончавшегося, полагаю более всего, по случаю истории с пенсионерским письмом, о чем я тебе подробно писал в прошлом году.

Всего хорошего. Будь здоров и передавай всем привет и добрые пожелания.

Мои поздравления с праздником Весны и добрые по такому случаю пожелания твоим женщинам!

«Володя! Всей семьёй, особенно её женской составляющей, искренно благодарим за Поздравление. Было бы в душе, а повод сам отыщется.

В нынешнем году этот День в Израиле как-то более торжественно отмечается, чем прежде. Наверно потому, что женщины в стране, хотя и медленно, но всё же усиливают своё влияние. Одной из причин является наплыв населения из европейских стран и, особенно, русскоязычного.

У нас с Беллой её влияние во всех отношениях велико.

Повторно прочёл твоё предыдущее письмо, в котором ты напоминаешь о моём ещё не реализованном, но не забытом обещании. Поверь – это так. Как и то, что, по твоему проницательному выражению, «бытовуха заела». Прости меня, но ведь эта «бытовуха» представляет сейчас всю тяжесть моей жизни, но одновременно и её смысл.

Не каждый день открываю почту. Но сегодня так получилось, что это совпало с прибытием от тебя письма. Сейчас раннее утро. И пока Белла ещё спит, решил, не задерживаясь, откликнуться на твоё послание, не будучи уверенным в том, что не задержусь с отправкой… Ну всё – как в воду глядел. Успел только открыть то письмо, на которое ты просил отреагировать, как утренние дела заставляют отвлечься… Так что посылаю то, что успел написать».

«Володя, дорогой, здравствуй. Давненько мы не общались. Это не значит, что я отрёкся. Даже наоборот. Бывает, что в порядке отдыха и даже успокоения я открываю нашу переписку и почитываю то или другое, наполненное глубокими воспоминаниями. Но сейчас на самостоятельный «подвиг» я не готов. Но и в молчанку играть не гоже. Так что прими уж, пожалуйста, то, что у меня получилось и принесло, в некоторой степени, моральное успокоение.

Думаю, ты понял, что домашняя обстановка не располагает к чему-либо конкретно сосредоточенному. А для общего представления затрону ту специфику, которая дополнительно угнетает.

Не надо объяснять, что адаптация к новым жизненным условиям, – процесс далеко не лёгкий. За первые десять лет пребывания в стране я неплохо освоил местный язык иврит, особенно читательского характера. Наряду с множеством газетных политических статей перевёл ещё и литературный роман на 120 страницах. Но, к сожалению, плохо освоил разговорный иврит. Это естественно при отсутствии должного общения, что за последнее время усугубилось ослаблением памяти.

И вот сейчас, когда в силу обстоятельств медицинского, социального и пр. характера мне пришлось ринуться в глубь по сути чужой мне среды, я почувствовал страшную опустошённость от своей несостоятельности. Простой пример, на днях случившийся: врач, не знающий русского языка, передал по компьютеру нашему семейному врачу обстоятельное письмо, касающееся моего состояния, связанного с головокружением, одновременно – мне в руки его копию. Он по телефону договорился, что тот меня сейчас же примет. Можешь представить моё состояние! Благо наш семейный врач – русскоязычный, и с ним у меня нормальные отношения. А часто в других подобных случаях бывает дискомфорт.

Наши дети по этому поводу чувствуют себя свободно.

Моё физическое состояние таково, что по улице я начал ходить с палкой, чтобы не качаться из стороны в сторону как бывало в добрые старые времена, но сейчас уже по другой причине.

Вот так «красочно» описал одну из сторон моей жизни. И всё же, как говорится: жив курилка, а это самое главное. Жду от тебя весточку более содержательную и в более радужных красках.

Белла передаёт привет с пожеланием оптимистичного здоровья, к чему и я присоединяюсь».

Матус, твое получил, открыв компьютер, будто по сигналу всевышнего, ровно в тот момент как ты его мне послал. Был поражен!

Сейчас занят, отвечу позже, хотя и писать-то нечего, поскольку дела у

меня, в принципе, все такие же, как и у тебя. Но все равно что-нибудь

напишу. Всем твоим привет.

Матус, дорогой! В продолжение вчерашнего. К сожалению, я могу все о себе изобразить твоими же словами и, более, даже с твоими же акцентам и переживаниями по поводу нашей стариковской жизни. Этого, вдруг совершенно неожиданно оказалось, удручающего времени жизни всего живого. Времени, о котором человечество, прекрасно зная жизнь, начинает осознавать лишь тогда, когда оно наступает в виде конкретных собственных личных негативностей. Такова, видимо, задуманная природой на основе «бесконечности» сущность всего живого, дабы оно творило вне забот о несчастном будущем, в полную силу текущих возможностей – и чуть ли не до самого конца своего земного существования. В противном случае нас ждал бы полнейший застой. А так, смотри, особенно на кого-нибудь (да еще от Власти), одной ногой уже в могиле, а бьется за свое «святое», будто впереди у него вечность. А потому ноем мы, во всю мочь, только тогда, как нас схватит, что называется. за нутро. Отпустит, тут же забудем – и опять пускаемся в борьбу, большую или меньшую, – не имеет значения. Я тут в день Победы подорвал ногу. Боли несусветные, почти не спал, таскался по врачам, а вот немного отпустило и, видишь, пустился в философию, будто в ней спасение. Правда, может, косвенная есть – на время хотя бы вот этого тебе писания. А вообще жизнь прозябающая. Нынче весной еще ни разу не выбрался в лес, ни прокатился на велосипеде.