Антон Носик - Лытдыбр. Дневники, диалоги, проза

…Несколько лет тому назад, когда выводили армию из Синая, в Мицпе Рамоне, где каждый пятый безработный, понастроили жилья в расчёте, что его займёт армия. Армия в Израиле умная, она не захотела селиться в этих домах. Так и стояли незаселённые, пока не подогнали бульдозеры и не сломали. Самое любопытное, что сейчас в Мицпе Рамоне вновь строят квартиры. Наверное, скоро начнут закупать и бульдозеры. [48] Город в пустыне Негев, где в 1988 году началось строительство жилья для 3 тыс. новых репатриантов (ныне население 5 тыс. жителей).

…Перед кассой в супермаркете Нес-Ционы – очередь. Небольшая, минут на пять, но очередь. Встаю вслед за пышной дамой средних лет, наслаждаюсь мятным дыханием кондиционера, листаю биржевую сводку, соболезную вкладчикам. Внезапно ход моих мыслей перебивается окриком кассирши: “Бахурчик! Эй, бахурчик! Иди сюда!” Отрываюсь от газеты, так и не дойдя до акций “Исрамко”. Оглядываю очередь. Две дамы впереди, какой-то пенсионер с бутылкой кефира – сзади. Бахурчик – это, похоже, я: больше никто в пределах видимости под это определение не подходит. Исключая саму кассиршу, которая со всей очевидностью обращается ко мне, поскольку смотрит на меня пристально, с какой-то необъяснимой материнской теплотой во взоре. И вся очередь смотрит. И все – нежно так, участливо. С чего бы это они? [49] “Паренек”. ( иврит )

“Иди сюда”, – повторяет кассирша. Две дамы впереди, посторонившись, пропускают меня к кассе. Я подхожу: “Ну что там у тебя? Две колы, кусок мыла, шоколадка… Девять восемьдесят”. Я покорно протягиваю кассирше мятую “голду”, но решительно ничего не понимаю. С какой вдруг стати меня пропускают без очереди? На поклонника моего пера ни кассирша, ни кто-либо из покупателей даже отдалённо не смахивают – да и с какой бы стати моим читателям меня вперёд пропускать… Может, у меня две ноги отвалились, а я не заметил? Может, я беременный, или постарел вдруг, как портрет Дориана Грея? Странное ощущение. Жванецкий, кажется, что-то писал об этом, когда тебе вдруг в автобусе место уступают. Но мне, извиняюсь, всего только двадцать восемь! И вроде бы я прилично для этого возраста сохранился (во всяком случае, когда последний раз брился, мне так показалось). В чём же дело?

– Солдатика нужно вперёд пропускать, – назидательно произносит кассирша, отдавая мне двугривенник сдачи. – Я всегда солдат пропускать стараюсь, если очередь не против!

– Да уж, конечно, конечно, пропустим, – согласно гудит очередь.

Как в плохом пропагандистском фильме о единстве армии и народа. Я смотрю на собственное отражение в витрине супермаркета – и в самом деле, форма на мне зелёная, класса “бет”, с большими дырками под мышкой (для вентиляции), с жёлтой нашивкой “ЦАХАЛ” над левым карманом рубашки, пыльные чёрные ботинки на ногах, штаны стянуты резинками, и панама на шнурке болтается за спиной. Рядовой Носик, личный номер [50] Класс “бет” – боевая форма одежды. 4708972, “шлав бет”, сто дней. За полтора часа, проведённых в увольнении, я как-то успел совсем забыть обо всех этих деталях своей биографии, почувствовать себя нормальным человеком – штатским, свободным, без колючей проволоки вокруг, без поминутных окриков прыщавой малолетней командирши, без торжественных построений под полуденным солнцем в честь предстоящего коллективного приёма баланды, без нарядов караульной службы и дежурств по кухне… Все это снова начнётся – скоро, через два-три часа, когда я вернусь в часть, но и в недолгие мгновения свободы мне хочется чувствовать себя штатским. Стоять, например, в очереди к кассе супермаркета позади пышной дамы средних лет, листать биржевую сводку и не вспоминать о том, что у капитана на плече – три гроба, а у майора – один фалафель. Мне этот фокус с забыванием удаётся отлично. А окружающим он почему-то не удаётся совсем. Впрочем, [51] Букв . “второй этап” ( иврит ) – курс службы в ЦАХАЛе для репатриантов постпризывного возраста или уже отслуживших в других армиях. чему это я так удивлён – я же сам на гражданке всегда забирал голосующих солдат с тремпиады…

Странное всё-таки состояние – “шлав бет”. Я знаю, что, когда меня выпустят (предположительно – середина августа), я напишу об этом целый роман. Или, по крайней мере, журналистское расследование. В котором расскажу про все наши приключения и злоключения, про Ра-СаПов и МэмПэев, про кухню и интендантскую службу, про гимель и шин-гимель. Мои сослуживцы тоже об этом знают. Они каждый день ко мне подходят и говорят с надрывом и трагической уверенностью: “Нет, но ты всё-таки должен об этом написать”. Я не отказываюсь, хотя всякий раз напоминаю товарищам по оружию: все публикации об армии подлежат военной цензуре. Так что многих вещей в моих статьях не будет – ни имён, ни географических названий, ни даже намёка на рода войск и другие строго секретные подробности. Впрочем, и без этих деталей у меня уже сегодня набралось материала на полсотни неудобных вопросов к пресс-секретарю [52] Ра-СаП (иврит, аббр.) – человек, отвечающий за техническое обеспечение отряда. [53] МэмПэй ( иврит, аббр. ) – командир взвода. [54] Здесь имеется в виду шифрованный язык, использующийся армейской рацией: на этом языке “гимель” обозначает “гизра” (отрезок местности), “шин-гимель” – “шлагбаум” или “человек, стоящий у шлагбаума”. ЦАХАЛа. И я непременно их задам.

…А пока на мне – зелёная форма класса “бет”, с большими дырками под мышкой, с жёлтой нашивкой “ЦАХАЛ” над левым карманом рубашки, и в супермаркете кассирша пропускает меня без очереди. Впереди у меня – десять недель действительной воинской службы, и в эти десять недель я постараюсь не обращаться к армейской теме. Да поймут меня читатели, и да простят товарищи по оружию. Засим остаюсь искренне ваш, рядовой Носик, личный номер 4709872, “шлав бет”, сто дней.

В 2015 году американский журналист Хантер Стюарт впервые приехал в Иерусалим, чтобы освещать арабо-израильский конфликт. Прибыл он с обычным багажом представлений западной прессы об израильских оккупантах, угнетающих палестинский народ, – и, конечно же, с полным набором рекомендаций о том, какие именно уступки и в какой последовательности Израилю необходимо осуществить в одностороннем порядке, чтобы завершить тот самый конфликт.

Но когда репортёр увидел ситуацию собственными глазами, провёл сотни часов в беседах с израильтянами и палестинцами, узнал биографии террористов и их жертв, что-то в этой стройной картине мира начало рушиться. Сам по себе террор перестал казаться ему таким уж естественным ответом на “ужасы оккупации”, когда он разобрался в мотивациях шахидов и источниках финансирования их подвигов, а заодно и посмотрел на ту самую “оккупацию” вблизи.