Владимир Леонов - «…Так исчезают заблуждения». Том III

Тончайшая работа души. Тончайшая градация оттенков эмоций создает эффект трепетания чувств мужчины.

Да, наплывают видения, что улыбки и правда у женщин Пушкина прекрасны. Легкие и скромные. И взгляды у избранниц поэта спокойные и мягкие. Как будто на этих строчках остались их души:

Они смотрят на нас, как смотрит помещица Струйская в дымчатом и горчичном цвете на картине Ф. Рокотова.

И до Пушкина тоже старались душу женщины показать. Но как -то без трепета. Застывший полет красивой бабочки. Пусть и нарядный, но бесчувственный, лишенный томительных мотивов. Это все равно что смотреть на картину Пьетро Ротари. (Портрет Воронцовой)

Не получалось у них того внутреннего мира, какой получалось раскрыть Пушкину!:

Поет и мечтает, и плачет сердце читателя, и тает, полнясь стихами, звучащими на волне небесной тонкости и красоты…

Легкий светлый стиль, словно в жаркое лето июля ковш с холодной водой опрокинул на голову, или ветерок весенний влетел в окошко и смел старые уставшие чувства и ощущения, или конек – горбунок своими загадочными глазами в душу заглянул!

И лирика переливается всеми цветами радуги, словно муар.

Лира поэта переносит меня, читателя, в какие – то другие принадлежности души, другие внутренние опоры, мне под влиянием такой поэзии кажется, что я ощущаю то, что собственное свое привычное положение покинул. Я вдруг начал понимать то, чего я не понимаю; начал понимать, зачем мне надо понимать и мочь то, чего не могу.

Эта поэзия безнадежно проникновенная, красиво и непосредственно переносит меня в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал стихи. Я, читающий поэтические строки, чувствую, как стихия моей души выносит меня из забытья и уносит в мир чувствований, и я сливаюсь с ним. Из отчаянного грешника современности, обуреваемого всевозможными недугами, я становлюсь существом порядочным, годным на какое – нибудь духовное… наслаждаюсь, живу, люблю, мечтаю и хочется утонуть в этих строках, и так и плыть по волнам своей памяти:

Душевно! Прекрасно! Светло! Легко! Уютно! Нежно! Глубоко!

Благодарю Бога, что он подарил нам талант, написавший такие изумительные стихи. И рад, что есть люди умеющие чувствовать и понимать прекрасное…

Великий мирянин России, ее поэтический пророк, вечно присутствующий в нашей жизни; живой, как ртуть, кудрявый ясноглазый человек, одетая в гранит задумчивая фигура которого возвышается на собственном духовном пьедестале: « но клянусь честью, ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков такой, какой Бог ее дал».

Это великая история о том, как одна лира может быть громче всех голосов эпохи. Изумлять и колебать ярые убежденности. Поражать смелостью. Стать окном в инобытие, хотя держать себя в настоящем…:

Он был правнуком раба, «Потомок негров безобразный», внуком помещика – деспота, нелюбимым сыном в семье. Молчаливым увальнем в малолетстве, «…повеса вечно праздный» в юност и и вдруг …преобразился в живого, как ртуть, как электрические искры, Демиурга А потом… еще и провидческий дар!

Ему было больше двенадцати лет, когда галлы Наполеона шли по России и рвались к Москве: « Я пришел, чтобы навсегда покончить с этим колоссом варваров» (Наполеон).

Ему еще не исполнилось полных тринадцать лет, когда император Александр I «…взял Париж» .

Пережил казнь декабристов на 11 лет, а земную жизнь Христа эпохи феюмских портретов всего лишь на 5.

До смертного часа верил в предсказание гадалки, хранил в себе стихию Алеко и боялся умереть в нищете.

Он умер, когда старшему ребенку было пять лет, а младшему – восемь месяцев.

Он не станет дедушкой и не будет знать, что Наталья выполнить его просьбу, не выйдет «замуж за оболтуса» и семь лет будет хранить обет безбрачия, император Николай I погасит все его долги собственными деньгами и издаст первое собрание сочинений поэта, а друзья передадут Наталье 50 000 рублей.

Видел он трех русских царей: первый велел снять с него картуз, и пожурил его няньку; второй его не жаловал; третий упек его в камер-пажи под старость лет.

На него устраивали гонения, а обеспеченные граждане России призывали его к своим дворам, где не обновка и польстительные речи, а талант имел вес.

Пребывал ссыльным, поднадзорным, наводнившим богоспасаемый Петербург возмутительными строчками. Вызывал и споры, и раздражение, и восхищение. Эмоциональный, взрывной, яркий… или сразу очаровывал, или отталкивал раз и… надолго.

Высвечивал зримым оком изнанку обыденного мира, отыскивал в житейских вещах ту силу светлого смирения, которого праведники ищут в вере, а грешники – в покаянии.

Предполагают, что поэт был масоном. Как Моцарт. Как Гете, царедворец, управляющий Веймарским герцогством. Не отступился от декабристов и не выдал их, не проронил ни слова о своей масонской деятельности, унес в могилу.

Его терзала цензура, мучили заботы о хлебе насущном, он не путешествовал по Европе, он не был свободным гражданином.

Он ходил с тростью, на которой возвышался массивный набалдашник – так тренировал руку для верного пистолетного выстрела.

Власть для него выражали сыщики Бенкендорфа, доносители (даже отец!), отлучения от столицы, ссылки и изгнания… и виселица, на которой были казнены пять друзей, и сам Государь – его личный цензор, порой понимающий, позволяющий, но чаще – жестокий запрещающий, высылающий.

Он никогда и никому не мстил. Федор Тютчев усмотрел в «Пророке» кощунственную претензию и разразился стих – пародией. А Пушкин в ответ напечатал в своем «Современнике» подборку стихов своего недоброжелателя – оппонента. Солнце не мстило.

Не было у него никогда и жажды мести. На вопрос, что передать своему убийце, он отвечает секунданту: «Требую, чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему и хочу умереть христианином!»

Кюхельбекер в бешенстве стреляет в друга с пяти метров, целясь в голову, промахивается… Пушкин отправляет пулю в воздух, весело уговаривает: «Кюхля, пошли пить чай»,