Татьяна Демьяненко - Хроники карантина

Полулежа на балконе, я вспомнила о недавнем разговоре с подругой и ее новой покупке – удобном кресле. Она советовалась со мной о расцветке, и я влюбилась во все три. «Гори оно все огнем», – решила я, и внезапно появилась перед мужем, организующем себе личное пространство при помощи звуконепроницаемых наушников. Муж вздрогнул от моей решимости и остервенело горящих глаз.

– Давай купим кресло! – сказала я с яростью.

– Давай, – ответил он с облегчением, видимо радуясь, что я не планирую организовать в квартире каторжные работы.

Завтра кресло приедет: боль в спине победила мой прижимистый мозг. Я обдумываю систему внутренней валюты, при помощи которой мы будем делить на троих время, проведенное в кресле.

Сегодня я приготовлю борщ. Вечером квартира пропахла заблаговременно сваренным бульоном. Возможно, это он привлек котов и не давал мне вовремя уснуть, вызывая обильное слюноотделение. Я вспоминаю, что у меня есть все, кроме петрушки, а значит, ура, есть повод еще раз сходить в магазин! Ну какой может быть борщ без петрушки?

Борщ – это целая эпопея. То, что на мой взгляд, передает душу каждой кубанской хозяйки. Сейчас, в эпоху массового паломничества на Кубань, разговаривая про борщ (а тем более, пробуя его) можно вычислить любого переселенца. Впрочем, я сама местная лишь в первом поколении, но именно те, кто раньше воспользовался некой возможностью, более ревностно относятся к тем, кто открыл ее позже. Старшие сестры. Первые дети мигрантов.

В детстве я ненавидела борщ. Он был тем блюдом, которое никогда не кончалось: ни в тарелке, ни в кастрюле. Но при этом много лет просила маму помочь мне овладеть кулинарным искусством его приготовления. Помню, что уже в пятнадцать, возраст, в котором началось мое самостоятельное проживание, было очень стыдно не уметь варить борща. Мама всегда говорила так: «Смотри, как я варю, и учись». Этот ответ меня совершенно не устраивал, я оставалась кулинарной неумехой, а учиться варить борщ в другой семье – это все равно, что оказываться удочеренной иным племенем.

Так прошло пару лет. Я попросила рецепт у бабушки. Она продиктовала мне его за пару минут. Похоже, у них с мамой разные сигнальные системы. А мой борщ теперь совсем не похож ни на мамин, ни на бабушкин. Но он, только представьте, нравится мне! Я полюбила борщ (что вряд ли можно сказать о моей дочери).

Итак, сегодня я сварю борщ. Бульон из свинины в наличии, в холодильнике своей очереди ждут капуста , болгарский перец , морковка и свекла , в шкафу припрятаны томатная паста и растительное масло , под столом, в плетеной корзине – картошка . Ну и, надеюсь, петрушка еще не оказалась вне закона за эту ночь вкупе с походом в магазин. Корень пастернака , делающего борщ не просто вкусным, а фееричным, боюсь, добыть не получится. Если в вашей семье не варили борща, а вам это жизненно необходимо, так как судьба занесла вас на Кубань, я готова быть вашим кулинарным наставником. Приходите, наблюдайте, как варю я и учитесь.

То, что сегодня вдохновляет:

– Муж, который все еще спит

– Тишина в подъезде

– Фантазии о кресле

– Блинные сковородки и молоко

– Прогноз погоды для выгула на балконе

– Присутствие света, воды и интернета пусть даже отвратительного качества

Начинает приходить пустота. Время приобретает удивительное течение: на первый взгляд, кажется, что весь день в моем распоряжении, ведь нет уже никакого выстроенного поминутного графика, но ррраз и наступает вечер, минуты набирают космические обороты в Кайросе, оставаясь неизменными в Хроносе.

Вчера в нашей машине сел аккумулятор. Муж ежедневно под угрозой штрафа спускался к ней и заводил мотор минут на десять, но оказалось, что ей нужна была хоть какая-то езда . Сегодня я чувствую себя такой вот ненужной и при этом ненасытной машиной, которой, подумать только, недостаточно прогрева.

Я перегружена информацией: размышления Лема сцепились с историями Паолы Волковой и, потому, на сегодня я убеждена, что все великие художники транспортированы к нам из будущего в ссылку при помощи хронометра. Шведский бирюк Уве бродит по моему внутреннему миру под руку с зеленоглазой татаркой – Зулейхой, и оба они являются страшным сном после внушительной попойки полицейского Гриши, перенесенного мной из Рублевки в трущобы, в которых уже живет индийский «миллионер». Про мальчика, игравшего главную роль в «Миллионере из трущоб» я недавно видела сюжет из «Орла и решки» (проекта, существующего во времена разрешенных перемещений между странами): продюсеры фильма подарили ему квартиру в Мумбаи площадью, кажется, двенадцать квадратных метров. В ней теперь живет он, его мама и их соседи по трущобам, но для них и это уже дворец. Такие вот условия.

Для меня таким дворцом была квартира, о которой я уже упоминала в какой-то из дней карантина. Сидя здесь, в чужом доме, словно в ссылке, мне хочется вновь и вновь возвращаться туда. Квартира была двухкомнатной. Двухметровый коридор. Первая крохотная комната, бабушкина, с окном, выходящим на соседний двор и со шкафом, пропахшим нафталином – безупречное место для игры в прятки. Вторая – «огромная», четырнадцатиметровая, угловая, с окнами на разных стенах. В одно из них я выглядывала маму с работы, с другого – контролировала выход подруги на улицу в соседнем дворе. Здесь жили в тесноте, да не в обиде мы четверо: мама и папа, я и сестренка. В кухне зимой за окно ставили кормушку, к нам прилетали воробьи и синицы, частые гости спали здесь на раскладушке (а кто-то однажды даже на кухонном столе), здесь играли в лото, карты, лепили пельмени, сидели при «веере» за керосинкой, в общем вели активную светскую жизнь. Совмещенный санузел выглядел, как я сейчас понимаю, удручающе, у нас не было ни горячей воды, ни колонки, зато в пятидесяти метров от дома находилась общественная баня, в которой я близко познакомилась с разнообразием женского мира.

Орехи мы кололи дверью, ведущей в кухню: кладешь орех в уголочек и медленно закрываешь дверь, чтобы орех лишь надломился, но не превратился в труху. Некоторые орехи не поддавались. Когда бабушка еще работала, папа часто уходил читать в ее комнату, стены были толстенные, ни разу в жизни мы не слышали ни одного из соседей, при необходимости мы вызывали папу в комнату, колотя по смежной стене, на которой висел ковер. Уроки я делала, лежа на полу на животе, под громко работающий телевизор. У меня совершенно отсутствовало личное пространство территориально, но было его более, чем достаточно психически. Совсем иначе было в другом доме, в котором прошла часть моего детства – доме маминых родителей. Дом казался громадным, комнатам просто нет числа, по дому можно бегать. Был и двор с множеством хозяйственных построек. Не было одного – места (разве что в тайнике за гаражом), где я чувствовала бы себя в безопасности.