Александр Давидюк - Воспоминания о далёком

Вадик знал, когда на курорте состоятся концерты гастролёров, и водил нас бесплатно. Так мы приобщались к искусству. А если детей не пускали, то он устраивал нас на каменном заборе летнего театра. Мы – это я и ещё один наш одноклассник, Колька. Однажды мы с этим пареньком из-за чего-то повздорили, и он меня обозвал «жидом». Впервые услышал это слово. По интонации, по взгляду на меня и обстоятельствам я понял, что меня оскорбили. Вмиг набросился на него и прибил его мордой к случайно под ногами оказавшейся ступеньке мраморной лестницы Колькиной квартиры. Вадик меня с трудом оттащил. Я в гневе выкрикнул бывшему дружку, что в голову в тот момент влетело: «А ты хохол!» Вадик меня поправил: «Хохол – это я, а он кацап». Тогда я выкрикнул тот же расистский слоган с уточнением. Колька больше в нашей усечённой команде не появлялся. Так меня познакомили с моим полу происхождением.

С Вадиком дружить было не только интересно, но и сытно. Когда бы я ни прибегал за ним «погулять», всегда его мама с улыбкой сперва усаживала меня за столик на веранде и кормила пирожными с чаем. Его мама работала медсестрой в санатории. Вадика отца, полноватого мужчину с « козацькымы вусами », я видел очень редко. Уж он-то был точно « козацького роду ». Тогда я всех этих вещей не знал и считал себя частью «семьи единой». В моей семье никогда не было разговоров о чьей-либо национальной принадлежности. Старой и больной бабушке и однорукой одинокой маме было не до того.

Мне всё же не хотелось быть ни жидом, ни евреем. Я чувствовал себя легко уязвимым для унижений и оскорблений. Зато с Вадиком со временем становилось интереснее. Однажды, прогуливаясь по зелёным и остриженным аллеям санатория, я узнал от него, что такое физика. Слово какое-то странное, впервые услышал. И Вадик мне объяснил, что это наука о природе. Вадик черпал знания от своих старших сестры и брата. «Как хорошо иметь старших братьев и сестёр, – подумал тогда я, – можно и в школу не ходить, всё будешь знать». Но физика меня с тех пор очень заинтересовала.

Однажды к нам домой пришли очень прилично одетые молодые люди и стали записывать нас для переписи населения. Я услышал вопрос о национальности, и мама ответила: «Евреи». Так как слово «перепись» я понимал как возможность что-то переписать, то есть написать по-новому, написать иначе, то я вдруг спросил: «А можно меня переписать русским?» Я думал, что русские – это все, кроме евреев, которых можно оскорблять кому не лень. Всё, что я знал, это то, что быть евреем значит слышать оскорбление «жид». Само слово «жид» ничего не выражает. Оскорбляло выражение лица, ехидство или ненависть нееврейской рожи, от которой это словцо выскакивало. И вот я придумал такую отмазку. Все рассмеялись, кроме бабушки, которая меня очень любила и, видимо, сочла мой выпад предательством. Её любовь выражалась не в словах или поцелуях. Она, маленькая, щуплая женщина, носила меня, барбоса здорового, на шее по несколько километров, чтобы я не устал. Почему носила, а не возила на трамвае? Потому, что жили мы очень бедно и бабушка вынуждена была экономить. Каждый понимает любовь по-своему. Кто-то много говорит о любви и осыпает поцелуями, а кто-то молча носит на горбу любимого человека.

Я помню свои мысли, чувства и обстоятельства в том возрасте. В школьном буфете меня кормили только стаканом разбодяженного кефира, хотя стоял запах варёных сарделек, которые раздавали по каким-то спискам – видимо, совсем сиротам или с родителями без ног. Хотя и я был сиротой. Не только без отца, но матери моей была даже не половина. Я тогда так и подумал: мол, наверное, мне не дают сардельку потому, что я еврей и таких врагов, как Колька, полно. Но потом я услышал, что есть дети, которым ещё хуже, чем мне. Моя мама была инвалидом третьей группы, а давали сардельку детям инвалидов второй и первой групп. Я тогда задумался: а почему моей маме не дали вторую группу? Она же без руки и беспомощна! Но чувство несправедливости, побуждаемое голодом, за каждым завтраком разбодяженным кефиром, со временем затихало в смирении.

Тогда, при переписи населения, я подумал, что моё решение учли и меня записали русским, потому что никто не сказал мне «нет», и вопрос больше не поднимался.

С Вадиком Турко мы дружили года три, пока наши судьбы навсегда не разошлись, растворились в миллионном городе. Одесса росла новыми районами. Семья Турко переехала, и Вадик после летних каникул не вернулся в класс. Он перевёлся в другую школу. Но всё же однажды, много лет спустя, когда нам было по 17, судьба нас свела ровно на две минуты. Я работал санитаром в травматологической клинике профессора Герцена. Как-то медсёстры радостно меня позвали в приёмный покой, где обо мне спрашивал один санитар «скорой помощи». Я спустился и обалдел от неожиданности. Передо мной стоял взрослый, но совсем с той же доброй и легко узнаваемой улыбкой Вадик Турко! Он расширился в лице и стал похож на своего отца. Вадик стал студентом медицинского института, куда даже моих документов для поступления под преступным предлогом не приняли. Мы всматривались друг в друга, молчали. Вадику надо было ехать. Больше мы не виделись. Я не вспомню в моём детстве другого такого человека, с которым было так просто и интересно дружить.

В 16 лет я получил свой паспорт гражданина Советской империи с пятой графой моей национальной принадлежности к великому еврейскому народу, о котором я ничего ещё не знал. Вообще ничего, кроме того, что за эту принадлежность меня могут оскорбить и мне придётся снова драться. Записали как будто специально для того, чтобы меня можно было притеснять и никуда вверх не пускать. Это меня огорчило. К тому времени я уже знал, что придётся жить трудно. Но не знал, что мог записаться русским, чтобы облегчить себе задачу на всю жизнь, ведь евреем я был лишь наполовину или даже на четверть.

Через год, уже работая на «скорой помощи», попытался подать документы в Одесский медицинский институт. Собрал всё по обязательному списку. Член комиссии глянул в паспорт:

– У вас нет комсомольской характеристики.

Документы не приняли. Пошёл в горком, райком – всё закрыто, все в отпуске. Кто-то из врачей «скорой помощи» подсказал, что всё это уловка, чтобы не взять документы. Это было противозаконное требование, поступали и не комсомольцы. Аттестат с оценками является единственной моей характеристикой. Дошло – то было простое «мочилово». Так я получил у чиновников чёрную метку – «еврей», хотя в себе еврея я не ощущал, хоть убей. Вообще я никого в себе не ощущал, никого! Я ощущал себя живым, просто живым – и всё.

Я сразу смекнул, что буду поступать в следующем году, но не на Украине, и мои знания должны быть выше – не на пять, а на шесть баллов. Это был «еврейский проходной балл».