Array Коллектив авторов - Девяностые – годы тягот, надежд и свершений

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Об этом пишет и Егор Гайдар в «Гибели империи».

Е. ЯСИН: Очень советую почитать эту книгу. Это, правда, серьезное чтение, но все-таки очень полезное, я бы даже сказал – необходимое для российских граждан. Но самое главное, вновь повторю, надо понимать, что трудности, даже трагические, начала девяностых случились не по вине Гайдара и его команды. Они были подготовлены длительным периодом развития нашей плановой, социалистической экономики. В этом все дело. В ней были некие внутренние пороки. Во-первых, это была необычайно громоздкая система. Вся страна управлялась как одна бюрократичная компания, и всякое решение требовало проработки в Центре. На принятие любого решения уходила масса времени, мы никогда не могли сделать ничего вовремя. Во-вторых, были убиты внутренние стимулы. Можно сказать так, что у человечества всегда есть как бы два главных вида стимулов – принуждение, вплоть до репрессий, либо конкуренция. Значит, если вы отказались от конкуренции, вы должны переходить к принуждению, к репрессиям. И наоборот. Отказавшись от массовых репрессий, мы в каком-то смысле вынесли системе приговор. Потому что она в условиях мирного развития, на материальных стимулах могла рождать только инфляцию. Однако, поскольку цены были заморожены – а я уже говорил о деформациях системы, – вместо инфляции появлялся дефицит. Но где дефицит, там и теневая экономика. С появлением теневой экономики плановая система становилась еще менее эффективна. Те деньги, которые люди получали в виде заработной платы, но не могли потратить на приобретение нужных им товаров, они несли к разного рода теневикам или относили в сберкассу и ждали, когда эти товары появятся. Но этот отложенный спрос в полной мере никогда не мог быть удовлетворен.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Но люди вспоминают, что на сберкнижках лежали деньги, на которые можно было купить две машины или три квартиры.

Е. ЯСИН: Во-первых, далеко не у всех. Есть статистика вкладов конца 1980-х годов. Средняя величина вклада составляла около 1500 рублей, а у многих вообще их не было, они жили от зарплаты до зарплаты. Во-вторых, если у вас были деньги, хоть в сберкассе, хоть дома, то купить на них нужный товар было совсем не просто. Это касалось не только квартир или машин, но и гораздо менее дорогих и «престижных» товаров – ковров, мебели, телевизоров, которые, кстати, часто взрывались. Я вспоминаю своего товарища по работе, который сказал: ну что за страна, что за условия, я хочу купить машину и не могу. Хочу купить дом, кусок земли, но ничего не могу. Что это за экономика такая. Откуда у меня появятся какие-то стимулы для работы? Вот такая была система, и, когда начали падать цены на нефть, наступил момент истины. Уже в 1987 году дефицит бюджета дошел до 20 %. Причем, как я говорил, предлагаемые в 1980-х годах меры лишь усугубляли ситуацию.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Но ведь в такой ситуации уже требовались достаточно радикальные решения.

Е. ЯСИН: Вспомните, что наши экономисты были в основном не экономистами, а идеологами. Их не готовили для создания хорошо продуманной программы спасения экономики. Мы не были готовы, предлагали общие размышления, а кроме того, рассчитывали, что у нас много времени. А времени у нас уже больше не было. И опыта не было. Мы поглядывали, Горбачев поглядывал: ну, что там в Югославии, что там в Венгрии, что там в Польше? А тут не надо забывать, что эти страны всегда намного меньше нас тратили на оборону. Они были в каком-то смысле «под крышей» Советского Союза, который их спасал от масштабных, экономических неудач. И при этом у них экономика была гораздо более сбалансирована. То есть не было такого острого дефицита. Не было такого инфляционного навеса, который был у нас. Поэтому, скажем, в Чехословакии, после того как они провели «бархатную революцию» и либерализацию цен, там цены повысились где-то на 3050 %, ведь на рынке многое было. Там совсем другая ситуация сложилась, чем у нас. А здесь мы все больше выпускали денег. Была мечта, что мы сможем постепенно перейти к рыночной экономике. Кстати, до 1987 года и само слово «рынок» у нас нельзя было произносить. О нем серьезно стали говорить только в 1990–1991 годах.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Но может быть, после начала гайдаровских реформ надо было обстоятельно объяснять людям, что случилось со страной, что происходит? И тогда отношение к переменам было бы другим.

Е. ЯСИН: Знаете, вспоминаю те времена, когда я неоднократно попадал в ситуации, когда должен был отвечать на подобные вопросы, и мне нечего было сказать. Потому что объяснять тогда, что происходит, пенсионерке, которая не имеет денег, чтобы купить хлеб и молоко… ну, мне нечего было сказать. Это невозможно объяснить. Можно объяснить что-то более благополучному и более образованному человеку. Но простым людям, вдруг лишившимся привычной работы, заработка, это объяснить было невозможно. Это надо было пережить, и всё. Мы все прекрасно понимали, что благодарности не дождемся. Но была ответственность за то, что мы должны вытащить страну. Просто остановить катастрофу.

Н. БОЛТЯНСКАЯ: Однако мы несколько забежали вперед. Ведь была еще попытка исправить ситуацию. После I съезда народных депутатов СССР было утверждено новое правительство, и в нем вице-премьером, отвечающим за экономические реформы, стал академик Леонид Иванович Абалкин.

Е. ЯСИН: Совершенно верно. Леониду Ивановичу поручили возглавить Комиссию Совета Министров СССР по экономической реформе, которая должна была разработать ее новую концепцию. Само это назначение можно считать уникальным сдвигом, поскольку раньше ученых в правительство не приглашали. Абалкин был известным экономистом, возглавлял Институт экономики АН СССР. Работать в этой Комиссии он пригласил меня и Григория Алексеевича Явлинского. Нам было поручено разработать концепцию развития реформ, которую предполагалось обсудить на научно-практической конференции в октябре 1989 года. В тот период Абалкин был одним из авторитетнейших экономистов, хотя и воспитанных старой школой, но четко понимавших, что сложившаяся система нуждается в серьезном реформировании. Потом, в 1990 году, наши взгляды разошлись, но тогда я с радостью принял его предложение. Я вспоминаю выступление Абалкина, после которого он завоевал мое к себе уважение. Это было выступление на XIX партийной конференции летом 1988 года. Тогда он высказал Горбачеву и всему залу простую мысль: «Вы одновременно хотите высокие темпы и какие-то реформы. Но так не бывает. Давайте смотреть на вещи реально. Ведь вы хотите произвести серьезное функциональное изменение». Тогда слова «институты» еще не знали, но он своими словами так сказал. Речь у Абалкина, говоря сегодняшним языком, шла о серьезных институциональных изменениях, реформах, которые должны были сделать советскую экономику более эффективной. Но если мы беремся за такие реформы, нельзя сразу ожидать роста экономики, должно пройти время, чтобы реформы стали давать отдачу. И я отдал Абалкину свое сердце, свои симпатии и после его выступления понял, что с ним я могу работать.