Анатолий Курчаткин - Открытый дневник

Но истинным это утверждение было бы лишь в том случае, если бы у нас имелись некие социологические сведения из тех «темных веков», которые бы прямо, недвусмысленно свидетельствовали: да, человек того времени был счастлив. Во всяком случае, счастливее нынешнего.

А без такого свидетельства все подобные рассуждения – лишь ничего не стоящие предположения.

2. Что еще мне кажется. Что самое счастливое занятие человека на земле – хлебопашество. Вспахать, взборонить землю, посеять зерно, видеть, как оно всходит, как нива начинает колоситься, колос наливается, созревает – и вот ты собираешь урожай, наполняешь им свои закрома. И так каждый год, из года в год, круговорот непрестанного движения к достижимой и достигаемой тобой цели, а ничто не дает такой полноты бытия и такого чувства счастья, как достигнутая цель.

Но так, однако, только в Божественном замысле о хлебопашестве. А в собственно жизни – это одно из тяжелейших и неблагодарных занятий. Какой труд – вспахать землю, какой труд – собрать урожай, какой труд – сохранить его. А вокруг сонм бездельников, которые готовы отобрать у тебя твой труд, унизить тебя насилием, оставить тебя и твою семью биться с голодом.

И только слепой (или зрячий) Гомер, бредущий от поселения к поселению с заплечной котомкой, в которой все его богатство – звучная лира, счастлив по-настоящему: у него ничего не отберешь – весь выращенный урожай у него в голове, а доля его столь незавидна, что на нее никто и не покушается.

Впрочем, и он счастлив, пока не изобретен печатный станок Гуттенберга и его песня не превращена в товар книги.

Амбициозный дурак – счастливый человек. Потому что не способен осознать ни качества своего ума, ни качества своей личности.

Но Боже, до чего же трудно уживаться (если повезет жить рядом) с его счастьем!

Низкий человек не подозревает о своей низости: в нем нет шкалы, по которой он мог бы измерять степень собственной аморальности. Когда эту шкалу ему предъявляешь, он искренне недоумевает: разве нравственное – это что-то типа длины-ширины, веса, силы тока, чтобы измерять?

И будет до некоторой степени прав. Человек, обладающий нравственным чувством, никогда не станет отмерять для себя: вот столько могу совершить низкого, а столько уже многовато. Нравственное в человеке или есть, и диктатура его абсолютна, или нет. И если нет, тогда человеку, не обладающему нравственным началом, никакой нравственной шкалы не предъявишь. Ее для него просто не существует.

В детстве Вадим Б. имел две привычки, о которых позднее его школьный друг П. Уралов сказал, что это фобии.

Первая заключалась в том, что Вадим Б. сшибал мечом столбы электросвязи. Он ездил из дома в школу на трамвае – довольно далеко и долго, казалось ему тогда в детстве, целых одиннадцать остановок, – и чтобы чем-нибудь заняться в поездке, он придумал такую игру: будто бы в руках у него длинный острейший меч, он держит его в руках выставленным в окно (пусть даже окно и закрыто), и столбы этой самой электросвязи по обочине дороги, хотя они и бетонные, валятся от соприкосновения с его мечом, как былинки. Нет, никаких катастрофических последствий в его сознании это не вызывало: снесло мечом столб – и все, больше ничего, где там следующий? Такая забава, помогавшая ему доехать до школьной остановки, не заметив пути. Причем далеко не всегда он занимался этим, а только если не доставалось места сесть. Если же доставалось, то, севши, он тут же растворял ранец, извлекал очередную книжку, что читал, и тут уже было не только не до меча со столбами, но и не до остановок, мимо которых гремел трамвай, так что в этих случаях он нередко пропускал свою остановку, и приходилось потом то ли ехать, то ли бежать обратно.

Вторая привычка (о которой позднее его школьный друг П. Уралов сказал, что это фобия) состояла в том, что он, идя по улице, ни с того ни с сего начинал считать окна в домах. Не вообще все окна, это неинтересно, а, скажем, в которых уже зажгли свет – если по вечерней поре, – или сколько окон в доме раскрыто – если лето и жарко, – или число застекленных балконов и незастекленных. И это он делал тоже, наверное, с той же целью – занять себя, скоротать время в пути, потому что ему всегда нужно было что-то делать, чем-то заниматься, тратить время просто так, на то, чтобы доехать, дойти, дождаться, – это ему всегда было жалко, хоть с какой-то пользой хотелось потратить его. Конечно, польза от сшибания столбов и пересчета окон сомнительная, вернее, никакой, но, наверное, так он, не осознавая того, обманывал свою натуру.

С П. Ураловым они подружились уже в старших классах, хотя до того проучились вместе несколько лет. Однако до того П. Уралов жил в другом районе, а тут переехал в дом рядом с домом Вадима Б., ездить в школу и из школы стало по пути, они встретились на остановке раз, другой – и стали интересны друг другу. П. Уралов хотел стать врачом, но не просто врачом, а специалистом-неврологом и уже читал много всяких медицинских книг, знал строение человеческого тела, размещение всяких органов в нем и отличие мужского организма от женского. По дороге в школу и обратно он часто рассказывал Вадиму Б. обо всем этом (а Вадиму Б. было интересно), да и вообще они говорили о всяком, и как-то раз получилось, что Вадим Б. посвятил его в свои развлечения со столбами и окнами. Тогда-то П. Уралов и просветил его, что это фобия, иначе говоря, страх, нетерпимость, боязнь. Какая же это боязнь, чего, спросил Вадим Б. Потери времени, сказал П. Уралов. И что делать, несколько растерянно задал новый вопрос Вадим Б. А ничего, заключил П. Уралов. Здоровью не угрожает – так жить, да и все.

Вадим Б. жил и забыл о том их разговоре. Закончил Энергетический институт, найдя работу в одной государственной фирме еще учась на последних курсах и, когда получил диплом, стал некоторым начальником, женился, родился ребенок, банки вокруг как бешеные стали предлагать кредиты на квартиры – взял, купил, переехал, жизнь сложилась. У других не складывалась. Или складывалась не очень. В медицинский П. Уралов поступил, скажем, с третьей попытки, в середине учебы от него залетела девушка, жениться на которой он никак не хотел, она от него требовала, он от нее бегал, тогда она наслала на него брата, брат был из отвязных, переломал с дружбанами П. Уралову уйму костей на лице, на конечностях – П. Уралов пролежал полгода в больнице, пришлось взять академический, да еще суд… года три ушло у него, чтобы выкарабкаться из трясины, в которую затянуло.

И вот, случай ли с другом, другие ли какие вокруг случаи по мелочам, или все вместе, но мало-помалу в Вадиме Б. выработалось такое чувство – нетерпимости ко всякой неряшливости в жизни. Во всем. В отношениях с людьми. В своем собственном поведении. Дома, в семье. На работе. Да просто на дороге, когда ведешь машину. Не подсекай, не прыгай из ряда в ряд, занесло в пробку – стой, наберись терпения, тем более что сейчас столько всяких гаджетов появилось: найдешь, чем занять себя. Порядок! Это слово у него стало любимым. Все беды человеческого рода оттого, что человек живет беспорядочно, постоянно и даже словно бы с неким упоением нарушая установленные правила. Соблюдай их – всего лишь соблюдай! – поддерживай порядок в отношениях, делах – во всем! – и жизнь будет ясной, справедливой и счастливой.