Вадим Верник - Свободный полет

Помню, как летом 1998 года мы сидели с Женей в кафе и обсуждали предстоящую сьемку в моей программе «Кто там…». Писарев восторженно рассказывал о ранней фанатичной любви к театру, о том, как еще подростком старался не пропускать ни одной премьеры и как готов был часами стоять в очереди, чтобы попасть на заветные спектакли… Сьемку мы сделали осенью, в квартире рядом с метро «Беляево», которую Писарев тогда снимал. Он москвич, но в 19 лет решил начать жить самостоятельно. Его однокомнатная квартира была похожа на декорацию: несколько крошечных пространств, поделенных на зоны весьма условно, но в каждой из них своя жизнь и свои атрибуты, – сразу чувствовалась творческая рука. Например, огромное окно с видом на другую «комнату», а центром всего пространства была пальма, которая в московской квартире смотрелась особенно эффектно.

Писарев образца 1998 года был восторженным, наивным и сентиментальным, с такой распахнутой и незащищенной душой, и даже невозможно было представить, что пройдет всего двенадцать лет и он возглавит театр – театр имени Пушкина. Но к этому событию он шел уверенным шагом, доказав закономерность такого назначения своим делом, своими спектаклями. Сегодня Пушкинский – один из самых успешных и благополучных московских театров…

После постановки по Сэлинджеру сразу последовал еще один режиссерский опыт в Пушкинском – веселый детский спектакль «Остров сокровищ». И новые роли, одна из них знаковая – Хлестаков в «Ревизоре». Писарев мне потом рассказывал, что совершенно не был удовлетворен своей актерской жизнью, даже Хлестаков его не радовал: «В зале на «Ревизоре» были преимущественно школьники, их приводили в театр по принуждению, и в такой атмосфере ни о каком вдохновении не могло быть и речи». Настоящий актерский подарок Писарев получил, может быть, один раз в жизни, когда Кирилл Серебренников пригласил его на главную роль в свой спектакль «Откровенные полароидные снимки» Марка Равенхилла, поставленный в 2003-м в филиале Пушкинского театра. Герой Писарева обладал чистой, почти детской душой, несмотря на израненное жизненными обстоятельствами сердце. В финале, в сцене, когда герой умирал, Писарев излучал такой свет, которым, кажется, он мог бы одарить всех не только на сцене, но и в зрительном зале. В общем, это была настоящая актерская победа.

К режиссуре Писарев тяготел значительно больше, чем к актерским проявлениям. Это почувствовал Олег Павлович Табаков и пригласил его в Московский Художественный театр – в качестве помощника худрука, а по сути предложил ему стать штатным режиссером. Первый спектакль Евгения Писарева в МХТ – «Примадонны» Кена Людвига – сразу определил стиль, которому Писарев верен до сих пор. Это атмосфера праздника, динамичного карнавального действа. Писарев-режиссер неисправимый оптимист, и это настроение созвучно огромной армии его поклонников. Причем не только на драматической сцене, но в оперном театре: постановки Евгения Писарева с успехом идут в Большом театре и Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко.

Художественным руководителем Пушкинского театра Писарев стал, когда ему было всего тридцать восемь лет. Для такой должности – довольно рано. Как руководитель он умело балансирует между легкой комедийной энергией, которую чувствует блестяще, и совсем другой эстетикой, привнесенной в Пушкинский прежде всего спектаклями режиссера Юрия Бутусова, а это театр многозначительных символов и философских откровений.

Недавно Женя неожиданно вернулся к актерской профессии: он снялся в картине Оксаны Карас «Доктор Вера», и был очень вдохновлен партнерством с Чулпан Хаматовой и другими актерами. Но для него это все-таки разовая акция.

А два года назад Писарев изменил Пушкинскому театру с «Табакеркой»: поставил там спектакль «Кинастон», с роскошными историческими костюмами и прекрасной актерской игрой. «Кинастон» сразу стал хитом, к чему Писареву-режиссеру не привыкать! Это драматическая история о театре, об актерах шекспировской поры. Тогда же, вскоре после премьеры «Кинастона», состоялся наш разговор.

– Женя, как ты ощущаешь бег времени?

– Просто не замечаю, как вырастает дочь, как вчерашние ученики становятся мастерами. А для себя ты всё равно остаешься тем парнем, который собирается как-то интересно прожить свою жизнь. И вдруг ты понимаешь, что находишься уже на середине пути. Но я по-прежнему чувствую себя молодым. На выпускном вечере моих первых студентов объявили, что сейчас будет номер от родителей. Я представил, что сейчас выйдут какие-то тетки и будут плясать, а пузатые дядьки – шутить. А выходят молодые люди и начинают танцевать под современную музыку, которую даже я уже не знаю. Женя Дмитриева, моя коллега, сидит рядом, и я ей говорю: «Ничего себе родители!» А она: «Да большинство из них моложе нас!» Когда я только начинал преподавать, моими студентами были Даша Мороз, Саша Урсуляк, Серёжа Лазарев, и мне всё казалось, что мы с ними на равных. А сейчас я уже в любом случае ближе к родителям своих студентов, и ощущение, что всё это случилось за одну секунду. Вроде бы много уже сделано, много поставлено, большой путь мы прошли. А с другой стороны, меня всё время называют молодым папой, молодым худруком и в некоторых статьях всё равно пишут: «Писарев, недавно возглавивший Театр имени Пушкина».

– У «молодого папы» дочка стала студенткой театрального института, с чем я тебя поздравляю!

– Спасибо. Тоня учится в Щукинском училище, сама выбрала. Она очень самостоятельный человек. Я категорически не советовал и никак не поощрял это дело, никому не звонил, даже игнорировал ее первоначальные опыты. Но тем не менее она решила учиться на актерском. Сама сказала: хочу поступить на курс Нины Дворжецкой в Щукинское училище. Но главное, конечно, что она Нине понравилась.

– А в Школу-студию МХАТ дочка поступала?

– Нет.

– Ты же набрал там новый курс.

– Да, я набрал новый курс, но Тоня сюда не поступала. Я долго думал, готовился к разговору, как ей сказать о том, что папа не должен быть художественным руководителем курса, где учится его дочь.

– Хотя такое бывает довольно часто.

– Бывает, но, мне кажется, это в первую очередь некомфортно. Некомфортно всем – педагогам, другим студентам, худруку курса и ребенку. Но мне даже разговор такой вести не пришлось, я только начал, а она говорит: в Школу-студию не пойду, всё понимаю, даже просто ради интереса, просто ради опыта не пойду.

– И у тебя на душе сразу отлегло.

– Ты знаешь, и да и нет. С одной стороны, я не хотел, чтобы она училась у меня. А с другой, Школа-студия – это всё равно родной дом, я там всех знаю, знаю, какое образование она там могла бы получить.