Елена Потехина - Земля Кинешемская. Литераторы Потехины

Знаю, что в этом произведении много недостатков, уверен, что строгий суд откроет еще больше, нежели нахожу я сам, но знаю и то, что кому ни читал его – все приходили в восторг; не увлекаясь крайностями, выбирая середину, успокаиваюсь на мысли, что произведение не дурное.

Вторая драма из крестьянского быта, по моему собственному убеждению гораздо лучше первой. Мне очень хочется в течение нынешнего сезона направить на сцену хоть одну из них, но для этого мне необходимо приехать в Москву.

Ради Бога, избавьте меня от нового займа и пришлите мне денег: от 100 рублей серебром уже ничего не осталось, потому что я расплачиваюсь с долгами и должен был потратиться на переезд в Кострому по обстоятельствам, которые передам Вам, если угодно, при личном свидании, а теперь отвечу на вопрос об Иванове. Он в страшном горе, что не пропущена его первая комедия «Голенький ох, а за голеньким Бог», он в страшной бедности, потому что не получил место; впрочем, ни горе, ни страшные лишения не помешали ему написать новую и, по моему мнению, хорошую комедию «Терпи казак – атаманом будешь», которую он должен прислать к Вам. Слава Богу, он отрешился совершенно от натуральной школы. Ради всего святого, ради любви к человеку и добру, помогите ему: дайте какое-нибудь место. Он умеет помнить добро и быть вечно благодарным.

Историей я непременно хочу заняться, по Вашему совету, а особенно теперь в свободное время. Да, многому, очень многому нужно мне учиться, слава Богу, что есть трудолюбие и сознание недостаточного развития. Внутренний голос беспрестанно твердит мне: вперед; вперед!

8 октября 1853 г.

Кинешма.

(…) В настоящее время я прислушиваюсь к тому, что говорят в деревне о войне, – и все больше и больше люблю русского человека. У меня есть несколько писем от солдат к своим родным в деревню: иные из них невольно выжимают слезы из глаз. Как Вам нравится, например, следующее место из письма, которое теперь в моих руках? Выписываю из слова в слово:

«О себе я Вас уведомляю, что я прибыл в Кронштадт благополучно и здоров, и стоим теперь в крепости и ожидаем себе с часу на час приготовленных Аглечан, и наш булатный штык готов заменить веру, царя и свое любезное отечество и прикрыть Вас своею белой грудью безбоязненно будет поставлена против пуль, ядр и штыков вражеских и я с радостью готов пасть на поле брани, на полях чужой и дальней стороны, то паду любящим вашим сожителем и запекшие кровью уста мои произнесут имена и последний вздох вылетит из груди моей и полетит к вам и на мою милую родину, к милой моей сожительнице письмо, а не получишь по окончании войны нашея письма, то поминай за упокой Вашего милого супруга.

Писал Ревельского егерьского полка 5-го резервного батальона, 14 роты рядовой Михайло Котов».

Что тут больше? Веры, надежды или любви? Или лучше: чего тут нет?

18 апреля 1854 г. Кинешма. А. Потехин.

(…) Я теперь живу в деревне настоящим схимником: ни с кем не знаком, ни к кому не езжу, меня посещают только родные да мужики, дружба с которыми у меня скрепляется час за часом.

Чем больше живу в деревне, тем ближе знакомлюсь с бытом и натурою крестьянина, тем больше люблю его, удивляюсь богатству его нравственных сил и убеждаюсь, как мало знают его и дурно понимают городские жители. Не забыть мне фразы одного цивилизованного дикаря в модном пальто, которого я встретил в Москве:

«Жаль, что вы тратите ваш талант на такой быт, из которого нечего черпать, – сказал он мне, – что вам за охота поэтизировать невежд, которых вся жизнь проходит среди коров, овец, лошадей, которые ничего не понимают и вряд ли умеют чувствовать по-человечески, потому что выражают любовь свою побоями». Вся душа моя перевернулась от этих слов (…).

Кстати, я познакомился здесь с одним однодворцем, который, по своим документам, прямой потомок князей Бельских. Этот однодворец жил до некоторого времени как простой мужичок, женат на дочери вольноотпущенной девушки, не умеет ни читать, ни писать, владение его всего девять десятин земли; человек он от природы добрый, честный, смирный, но не очень умный. Жил он просто, по-крестьянски, работал, пахал землю, не стыдясь, вел хлеб – соль с мужиками; но вот ему растолковали, что он дворянин, что род его коренной дворянский, чуть ли не семисотлетний. Что же вышло? Востосковался однодворец о своей бедной доле, стыдится работать бок о бок с крестьянами, не занимается хозяйством, взвалил все на свою бедную жену: «Ты, дескать, такой крови, что тебе надобно работать, а моя кровь не такая»; шляется по помещикам, чтобы позаняться уму, рядиться каким-то шутом в платья, полученные от щедрот помещиков, беспрестанно жалуется на свою бедность и на трудность работы, которою ему заниматься де не пристало.

А между тем дочь его, премилая и преумная девушка, влюбилась в крестьянина, славного, лихого парня, и вышла за него замуж; отец стыдится этого брака, несмотря на то, что зять и умнее и зажиточнее его, а семья зятя корит бедную женщину ее дворянством, с которым ее отец носится каждую минуту и живет бездомным, и требуют от нее двойной работы: что ты, дескать, брали тебя в дом не за твое дворянство, а пошла к нам в дом, так будь у нас работницей, а дворянство свое забудь.

Вот Вам роман – без глубокомысленных, философских задач, но с очень глубокомысленным заглавием: «Кто виноват?»

Надо еще прибавить одну черту: вся деревня и семья, в которую попала дочь однодворца, и семейство последнего – суровые и бестолковые старообрядцы.

4 июля 1854 г. Кинешма. А. Потехин.

Ваше превосходительство, Милостивый Государь, Михаил Петрович!

Я окончательно выбран и назначен в ополчение: с 30-го марта начинается моя служебная деятельность; и я обращаюсь к Вам, Михаил Петрович, с покорнейшей просьбой: ради Бога, ради всего святого пришлите мне для экипировки и пр. целковых 150. Может быть, мне нужно будет купить лошадь, да и жене оставить хоть что-нибудь… Ради Бога, Михаил Петрович, не медлите, а то мне придется среди русских ратников щеголять в кургузом фраке <���…> Умоляю Вас: не подвергайте меня стыду недостатками и лишениям. Вторая часть романа у меня почти уже окончена. Я уверен, что вы исполните мою просьбу: поспешите высылкою денег.

С готовностью иду я в Ополчение, но боюсь, очень боюсь, что здоровье мое не вынесет трудностей военной службы. Нельзя ли, Михаил Петрович, похлопотать о должности в Московском министерстве; я был бы Вам навсегда благодарен. Я полагаю, что, если мне дадут место в этом министерстве, то можно будет перейти из Ополчения, теперь же, нигде не служащему, отказаться от общего дела не станет духу: совестно и стыдно. Если бы Вы, мой благодетель, потрудились только написать Головину о моем желании служить под начальством Его Высочества, сказали бы о слабости моего здоровья, которое не вынесет трудов военной службы, в которую я иду теперь, и прибавили бы, что после «Суда людского» я не сидел, сложа руки, и написал драму и роман, то мне кажется, я мог бы надеяться на получение должности под покровительством Великого князя. О роде должности я не забочусь: буду доволен всякой, какую укажут, если бы мне приложить к делу свои способности и иметь средства к существованию. Сделайте для меня это доброе дело…