Канат Нуров - Казакстан. Национальная идея и традиция

От этого иранского следа позднегуннского «волчьего» рода древних тюрков и проистекают митраистские (зороастрийские) корни древнемонгольского тенгрианства и до сих пор сохранившегося в казахском быту обозначения исламского Аллаха персидским словом «Кудай» , также обозначающим единого Бога. Подтверждением тому служат необъяснимые сведения об идентичности в VII–VIII вв. культа Тенгри-Умай, Солнца и Луны, а также всех иных деталей религиозно-мифологического пантеона древних тюрков Центральной Азии (монгольские орхоно-енисейские стелы), гуннов Кавказа («История авган» Мовзеса Каганкаттваци от Х в.) и родственных им дунайских болгар (греческая эпиграфика Мадары). Среди этих схожих деталей есть детальные совпадения показаний Мовзеса о кавказских гуннах, что «наряду с проявлениями скорби (плача и царапания щёк ножом) на кладбище устраивались конные скачки, игры «по демонскому их обычаю» и «предавание разврату», с одной стороны, и аналогичных показаний китайского источника о похоронах знатного тюрка в VI в. – с другой, где «родственники умершего убивают жертвенных животных, надрезают себе в знак скорби щёки, после чего устраивают конные скачки и игры юношей и девушек», которые «носят эротический характер» и после которых «родители молодых договариваются о браках» (там же, с. 146). Особенно необъяснимо совпадение с обоими этими показаниями уникальных эротических игр казахов на публичных празднествах и сборах, включая различного рода асы (поминания).

Но если для объяснения всех этих культовых совпадений гуннов и тюрков принять положение пособия о том, что тюркоязычные этнические группы Прикавказья и Северного Кавказа IV–VI вв., к которым принадлежали гунны Дагестана, неотделимы от основной массы гунно-болгарских племён и надёжно связываются с западной миграцией части союза племён теле (тегрег), на основе которого в Центральной Азии сформировались в V–VI вв. новые племенные союзы кочевых гузов («тогуз – огуз») и древних уйгур («он уйгур»), доминировавших до монголов (там же, с. 144), то тогда следует признать правомерность представляемой читателям книги в части отождествления басмылов (теле) с казахскими аргынами, которые как центральный этнообразующий субстрат казахов не могли «никуда исчезнуть» и «внезапно появиться». Известно, что эти гаогюйские телеуты, которых назвали тележниками (кит. теле, монг. тегрег), сами называли себя огурами (огузами) и не отличались от тюрков по языку и образу жизни, были многочисленны, но не консолидированы вплоть по VI в., пока их не возглавили древние, т. е. кочевые уйгуры (там же, с. 78). Если учесть, что теле по тюркской легенде были «родичами Ашина, поселившимися на р. Чжучже» (с. 80), возможно, такими же, как кыпчаки с енисейскими кыргызами, и принять этимологическую и семантическую связь Ашина и Алаш(а), а также то, что огузы в лице басмылов или бай-егу, по родословной Шакарима, как-то доминировали над весьма многочисленными найманами во время первых кара-китайских ханов, то выведение Гумилёвым и Шакаримом аргынов от древних уйгур-огузов, или иначе телеских басмылов, выглядит обоснованным.

Интересно, что казахская степь до того, как назваться кыпчакской, была названа арабами огузской (Мазафат ал-гуз). Помимо этой детали, самоочевидно наличие как у гузов, так и у аргынов «казачьих телег» и, следовательно, казачества как социального института. Их монголоидность и тюркоязычность также основательно подтверждены выше. Не только гунны (хунну), но и коренные древние монголы (дарлекины, турлигины) во внешней Монголии были тюркоязычны, включая татар Внутренней Монголии. Согласно сохранённой Гардизи (XI в.) легенде, происхождение кимакского союза племён, имевшего большее значение для этногенеза казахов, чем кыпчакское, связано с определённым кругом древнемонгольских татар, а тюркоязычность последних, несмотря на их разноплемённость, Махмуд Кашгарский ещё в XI в., как знаток тюркских наречий, установил вполне определённо (там же, с. 108). Следовательно, несомненна тюркоязычность огузов, входивших в тюркский племенной союз и бывших гаогюйскими тележниками (теле, тегрек, басмыл) на территории Внутренней Монголии. Учитывая это, в то время даже монголоязычные древнемонгольские нируны (кияты, джаджирады, сулдузы и т. п.) разговаривали если не на тюркском, то на общем тюрко-монгольском языке, присущем всей «пратюрко-монгольской языковой общности» «алтайских» племён.

В последних терминах скрывается особо важное достоинство разбираемого пособия. Получается, что не было тюркизации древних монгол на территории Казахстана в виде их ассимиляции местными племенами, ранее входившими в огузский, кимакский, кыпчакский и др. племенные объединения. Более того, судя по тому, что родоплеменной состав казахов, по сути, полностью идентичен древнемонгольскому, «домонгольских» кыпчаков – не совпадает вообще, а современных монголов (халха) – совпадает лишь частично, следует признать правоту В.П. Юдина в части следующего предположения: «Позднее туда (в Казахстан. – Прим. авт. ) прибыли дополнительные контингенты монгольских воинов с семьями, которые в отдельных случаях даже значительно превышали четырёхтысячные отряды, прежде выделенные сыновьям Чингисхана» (Юдин В.П. Центральная Азия… С. 109). Таким образом, наоборот, древние монголы распределили многочисленные местные рода и племена по своим казачьим сотням (тысячам) и тем самым этнически их ассимилировали, навязав своё социальное устройство (образ жизни) и лишив власти их родоплеменную аристократию. То же самое казаки Чингисхана из монгол-нирунов ранее уже проделывали с коренными древнемонгольскими племенами (турлигинами). То есть если о массовом переселении древних монголов говорить пока нельзя, то об отсутствии ассимиляции их (языковой и, возможно, антропологической) можно утверждать вполне определённо. Единые в культурно-бытовом отношении «алтайские племена» пратюрко-монгольской языковой общности всегда признавали над собой верховную власть родов, ведущих свою родословную от тёмно-серого, «сивого» волка древних тюрков. Борте-Чино, прозвище легендарного прародителя древних монголов, тоже означало серого волка, как и имя Ашины, которое означало не только синий цвет, но и «благородного» волка ( кит. «А» и монг. «Шино»), от чего некоторые стали необоснованно находить в тотемной генеалогии чингизидов место ещё и для «сизого», «синего волка».

Надо полагать, что древние монголы в этническом отношении внесли в образ жизни местных протоказахских племён лишь социальное устройство. Они освободили «чёрную кость», то есть простой народ, от «белой кости» их родоплеменной аристократии и сделали их всех казаками: свободными воинами-добытчиками на службе у новой единой «белой кости» золотого рода Чингисхана». Казаки были распределены по сотням, военно-административным частям, а не по родам и племенам. Казаки как сословие неимущих, профессиональных военных слуг (нукеров, дружинников), надо полагать, в Казакстане уже были до монголов, но они были в меньшинстве по сравнению с родоплеменным ополчением, которое с приходом Чингисхана и введением воинской повинности, как и родоплеменная аристократия, сошло со сцены.