Виктор Сидоренко - Рефлексии

Покачав головой, он отвернулся лицом в бар. Словом, с каждой секундой ему казалось необходимым извергнуть себя из этого организма.

– Что будем пить? – доброжелательно, словно к другу, обратился молодой человек за барной стойкой.

– Э-э, виски… с колой, – неуверенно прозвучал Евгений. Это первое, что пришло ему в голову, ведь подумать он не успел.

– Сейчас сделаем.

Стоя возле бара в ожидании коктейля (без него он бы точно не выдержал там больше десяти минут), его глаза скакали по залу в поисках того, за что можно зацепиться, чтобы остановить поток наполняющей скуки.

Сразу он приметил две, как ему показалось, примечательных детали этого места.

По правую руку стояли два с виду приличных мужчины, громко, перекрикивая музыку, рассуждая, кого из женщин они «сопроводили бы куда-нибудь». Сразу после этой фразы один из них показал рукой на девять часов, и взгляд Евгения потянулся за нею. Замеченное им не то чтобы вызвало ярость, но его лицо, как от кислого лимона, свернулось, озадаченно недоумевая.

Картина была следующей: девушка, вероятно, пьяная, была поглощена танцем. Безусловно, ничего дурного нет в том, чтобы соединяться с музыкой, проникая сердцем между ритмов и слов. У девушки же это соединение было в ином ключе. Самыми запоминающимися элементами её танца были: нарочитое желание стянуть с себя майку и смещение рук поближе к груди, дабы та едва ли не вываливалась на пол.

Десятью минутами позже, выпив свой стакан, Евгений понял, что делать ему тут абсолютно нечего, он тихо побрёл к выходу и в ожидании такси сел на лавочку вблизи «Соли».

Тем временем история девушки продолжалась. Выйдя на улицу покурить, она что-то не поделила с подругой (а может, они вообще знакомы не были), после чего они начали что есть силы тягать друг друга за волосы. Через пару секунд подбежали охранники. Евгений, в полнейшем недоумении продолжая наблюдать за действом, увидел свет фар приближающегося автомобиля и в надежде, что этот свет именно от тех фар, которые ждёт он, встал и направился ближе к дороге. Сев в машину, он начал отдаляться и в заключение увидел в зеркале, как одна из тех дам упала на землю и не могла встать.

Он покачал головой, свёл брови и впал в сиденье машины в ожидании приезда домой.

С тех прошёл уже год, и Евгений ни разу не заходил в подобные места.

Выйдя из спальни, он первым делом проскользил в ванную комнату. Посмотрел в зеркало, в котором отражалось овальное лицо с широким лбом, редкой щетиной, ровный нос-треугольник и любезно уложенные сном волосы, похожие то ли на стайку змей, то ли на помятую траву. Умывшись, причесавшись, Евгений понял, что ему пора собираться, ведь Причина не ждёт.

А на улице тем временем вовсю серым светом сиял октябрь! Как же он наслаждался каждым наступлением осени.

– Осень так романтична! – твердил он себе, только-только заметив падение температуры. Благо, сегодня наступил этот день. 12 октября – наконец-то! Теперь можно выйти на улицу и встать в ряд с чёрно одетыми людьми, можно оправданно погрузиться в тоску и апатию, ведь улыбчивое солнце сказало грустное «до свидания».

Евгений открыл шкаф, надел джинсы, тёмно-синюю рубашку и любимое пальто, схватил со стола Причину и вышел на улицу.

Она тем временем жужжала и гудела, примерно каждые 20–30 минут. Затем на ней загорелось «Мама», и он нежно улыбнулся. Ему было чертовски приятно получить именно этот звонок, ведь, ответив, а затем повесив трубку, на его задумчивом лице на несколько секунд зажглась улыбка.

Спустя несколько минут он был на улице. Там внутри него будто появился кислород; он стал словно лёгкие курильщика, которые перестали отравлять смолами. Или, наоборот, он наконец отравил себя этими смолами, дарившими ему настоящую осеннюю радость. Засунув руки в карманы, а наушники в уши, Евгений поднял голову вверх, увидел затянутое тучами небо, размял шею и, почувствовав бессознательную улыбку на лице, пошёл вдоль улицы.

Ему было в тысячу раз спокойнее слышать хруст золотых листьев под ногами во время одинокой прогулки, нежели скрип дверного замка или звонок на мобильном. Выходя на улицу под меланхолично ласкающую музыку, играющую в ушах, его воображение превращало тусклую, грязную улочку, вдоль которой повисли тонкие, напоминающие тысячу человеческих рук, кусты, в загадочный сквер, что таился среди имперских садов. Он более всего обожал смотреть на умирающую природу. И пусть звучит это странно, но ему виделось в этом что-то магическое; что-то загадочное. Осенние прогулки – его любимая и в то же время ненавистная часть дня. Погружаясь в атмосферу минорной осени, его разум и сердце охватывала тонкая печаль; она была не из тех, из-за которых люди не спят по ночам и горюют днями; печаль, имеющая лёгкий налёт романтики, являлась для него частью этого осеннего пейзажа, ведущим образом которого был его омрачённый портрет.

Стоило только выйти из дома и пройти сто метров, Евгений попался на глаза низкому молодому человеку. Это был его сосед из дома напротив – Гена. Всегда при виде него возникал вопрос: откуда в двадцать первом веке берутся люди с такими именами? Гена улыбчиво протянул руку.

– Привет, брат, как дела?

Евгений же пожал руку и скучно ответил: «Нормально». После этого он немедля двинулся дальше.

Об этом человеке складывалось ярко-негативное впечатление. Евгений знал его со времён школы, где они даже и не общались толком. Иногда были в одной компании в столовой – не более того. И спустя пять лет со дня прощания Гены со школой они виделись всего раз десять.

«Тогда почему ему интересно, как у меня дела? Пустая формальность или фальшь? Зачем интересоваться самочувствием человека, который тебе безразличен? Которому ты не пишешь, не звонишь, с которым не видишься вообще?»

У него сложилось обособленное отношение к, казалось бы, простому понятию «друг». Он понимал, что последнее время слова теряют своё сакральное значение. Сегодня сказать «ты мой друг», «брат», «люблю» так же просто и бессмысленно, как «привет». Это его раздражало, и не мог позволить себе он находиться среди лицемеров, опустошающих сакральные смыслы. Было ли дело в том, что он обожал слова, считал их отражением чувств, или в том, что начитался умных антиобщественных цитат, – не важно, важен лишь итог, напечатанный в книге-голове.

Гена был, что называется, дворовый парень, откуда, вероятно, и начались его «пацанские» выражения, мировоззрения, музыкальные предпочтения. Ещё с раннего периода становления личности он пропадал во дворах с соответствующим дворам контингентом. Отсюда пошли и словесная привычка называть всех «братьями», и гиперболизированное желание отстаивать свою правоту, и, конечно же, желание большинство споров решать рукоприкладством.