Вячеслав Рыбаков - Резьба по идеалу (сборник)

Когда же кто-то, пусть сколь угодно искренне и бескорыстно, пытается улучшить свою страну, исходя из представлений, порожденных чужим (или на скорую руку произвольно сляпанным) историческим каноном, когда его суждения о том, что хорошо и что плохо, сформированы историей чужой, пусть не обижается, что ему внемлют лишь такие же отщепенцы. А так называемое серое быдло, тупые и не умеющие мыслить обыватели – то есть те, кто без особых сомнений и рефлексий исповедует традиционный канон, – отмахиваются от него, как от назойливой мухи. Это как если бы учить буддистов вращать колесо спасения взялся вдруг, например, мусульманин. Даже если мы с некоторой натугой предположим, что он руководствуется исключительно человеколюбивым стремлением помочь бритоголовым недотепам воистину спастись – а именно попасть в единственный настоящий, то бишь мусульманский, с гуриями, рай, – чистота его помыслов, увы, никак не скажется на результативности его усилий.

Вот, светлая им память, две практически равные по масштабу исторические фигуры: Солженицын и Сахаров. Два бескомпромиссных борца с чудовищным кровососом, что впился в страну в семнадцатом году. Два несомненных титана. Два бескорыстных страдальца. Но в массовом сознании первый устойчиво слывет святым. А ко второму относятся в лучшем случае как к доброму несчастному подростку, связавшемуся с дурной компанией.

И ведь не зря Солженицын никогда не порочил Сахарова (напрашивается единственное объяснение: потому что православный!), в то время как Сахаров на весь Запад стращал, что Солженицын страшнее коммунистов.

В рамках определенной системы ценностей академик был совершенно прав – и впрямь страшнее.

Кровосос смог присосаться к России только потому, что представления большевиков о дальнейшей истории подразумевали решение совершенно всамделишных насущных задач, перед Россией в ту пору стоявших. Модернизация, индустриализация, демократизация… Страшная беда возникла ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО оттого, что представления об истории, которые исповедовались законной, то бишь царской, властью, да и околовластной интеллигенцией, были в этом смысле абсолютно импотентны. Кому-то эти задачи надо было срочно решать.

Однако решались они большевиками через полный слом российской культурной традиции. И потому их методики были уродскими и уродующими. В представлениях Солженицына отсутствие гнета, социальная мобильность, децентрализация управления и современная экономика вполне совмещались с русской традицией, и в фокусе их совмещения с несколько отличной от нуля вероятностью угадывалась сильная и самобытная Россия. Конечно, для Запада это страшнее коммунистов, у которых сильный СССР всерьез и надолго получиться никак не мог.

Отношение же Сахарова к России для большинства россиян вполне исчерпывающе просматривается в написанной им и всерьез предлагавшейся демократами горбачевскому съезду депутатов новой конституции: «В долгосрочной перспективе Союз в лице органов власти и граждан стремится к встречному плюралистическому сближению (конвергенции) социалистической и капиталистической систем как к единственному кардинальному решению глобальных и внутренних проблем. Политическим выражением конвергенции в перспективе должно быть создание Мирового правительства». Или: «Бывшая РСФСР образует республику Россия и ряд других республик. Россия разделена на четыре экономических района – Европейская Россия, Урал, Западная Сибирь, Восточная Сибирь. Каждый экономический район имеет полную экономическую самостоятельность, а также самостоятельность в ряде других функций».

То есть, переводя на простой язык, – расчленение страны, разрывание искусственно навязанными границами единой экономики и единого этноса на куски, а затем подчинение агонизирующих огрызков мировому правительству. Академик, разумеется, был уверен, что действует из лучших побуждений, что он на стороне Добра. Перед самой смертью он, готовясь выступить на съезде со своими предложениями, обмолвился даже: «Надо спасать страну». Но ЧТО, КАК и ОТ КОГО он собирался в ней спасать? Думается, суть и смысл конституционных новаций мужа куда короче и понятнее сформулировала Елена Боннэр в своей знаменитой фразе, которую совсем не случайно академик с нежностью сохранил для потомства в своих мемуарах: «Насрать мне на русский народ».

Спокойно!! Это не злодейство, это не козни и не происки, это не мировой заговор. Это, в общем, даже не нацизм. Это всего лишь чуждая нам система ценностей. А она, в свою очередь, в значительной мере возникла как результат ЧУЖДОГО НАМ представления О НАШЕЙ истории. Нет ничего страшного в том, что где-то и у кого-то такое представление возникло. Так уж получилось. Страшное приходит тогда, когда мы сами в ответ вдруг начинаем беспомощно лепетать: «Да, это серьезное, глубоко аргументированное мнение по-настоящему мудрого человека, мы должны его учитывать и относиться к нему уважительно…»

Столь несимпатичные Анатолию Шендеровичу пацаны на улицах начали орать «Россия для русских» и браться за арматуру и заточки не тогда, когда их ни с того ни с сего обуял злой патриотизм, а когда казенные вершители судеб и свободомыслящие журналисты преданно смотрели ученой даме и подобным ей теоретикам в рот: а подскажите нам, неразумным, как бы еще получше обустроить Россию?

А теперь поди-ка пацанов успокой… Живой человек не лампочка, которую захотел – включил, захотел – выключил. Тем паче во вновь создаваемом обществе предприимчивости сразу нашлись предприниматели, которым и уличный разбой – бизнес.

Словом, утверждать, будто общность, к которой формально принадлежит автор этих утверждений, творила по большей части лишь неумные зверства, зато те, кто пер на нее с огнем и мечом либо разрушал изнутри, на самом-то деле на путь истинный ее старались наставить – это удел прыщей на крупах созидающих цивилизации и нации культур.

Другое дело, конечно, что всякая культура-сосед, нация-конкурент обязательно назовет этот задний прыщ истинно человеческим лицом, а все остальное тело – отжившим, вредным атавизмом. К подобному надо относиться спокойно. Оно не со зла. Оно – не произвол отдельного ненавистника. Так функционируют культуры, так они выполняют роль интеграторов громадных человеческих общностей.

Спокойное отношение в данном случае должно выражаться, помимо прочего, в том, что прыщи ни в коем случае не следует выдавливать. Опасность нагноения после радикальных вмешательств увеличивается многократно. Всяк знает: если не трогать, через пару дней само пройдет. Ну а если не проходит, если начался фурункулез (так, например, запаршивел в свои последние годы СССР) – опять же всем известно: надо не с каждым отдельным чирьем чикаться, а лечить весь организм. Прежде всего витаминами и правильным питанием. Применительно к нашей теме – более адекватной версией истории.