Евгений Ткаченко - Записки поперечного человека. Повести и рассказы

В своей книге «Записки гадкого утенка» Григорий Померанц пишет: «Люди созданы для разных задач, и надо понять свою задачу, не испугаться ее, принять ее труды и опасности, но не переоценивать своего дара… Бог каждому из нас назначил ступеньку, до которой мы должны подняться. Есть незримая иерархия этих ступеней».

Мне кажется, сегодня моя задача очевидна. Она сужена Господом до одной деятельности – писательской, другого уже ничего не могу в силу физической немощи. Думаю на какую-то ступеньку я подняться смог. Удалось не только все, что задумывал, но куда как больше. Наверное, потому, что своего дара не переоценивал, а еще не сомневаюсь в том, что Господь мне в жизни всегда помогал. Раньше, когда был сильным и энергичным всегда имел выбор. Сейчас приятно осознавать, что ошибался мало и в основном шел по предначертанному мне пути. Искренне могу сказать: «Слава Богу за все!».

Дорогие читатели хочу обратить ваше внимание, на то, что в своем повествовании старался быть максимально искренним. Понимаю свое несовершенство, грешность и конечно примитивизм, возможно, кого-то это ранит. Заранее прошу прощения.

Сейчас я убежден в том, что жизнь человека определяется не только талантами, которые он получает при рождении, но в большей степени семьей и той культурной средой, в которой проходит его детство, среда играет роль проявителя, выявляющего талант, или угнетателя, способного талант убить или сильно затормозить его проявление. А еще в семье закладываются основы взаимоотношения человека с этим миром.

Так вот мое детство прошло в маленьком промышленном городке, расположенном на берегу реки Невы в сорока километрах от Санкт-Петербурга. Городок этот сегодня называется Кировском, а когда я там родился, это был поселок Невдубстрой. Появился он в 1932 году рядом со строящейся электростанцией 8 ГРЭС по инициативе Сергея Мироновича Кирова. Понятно, что был этот городок чисто советским, пропитанным коммунистической идеологией и практически без наличия какой либо национальной культуры. Да и население городка сложилось искусственно, жесткой волей коммунистической власти. Основная часть мужского населения в послевоенное время – заключенные советского концлагеря, привезенные из концлагерей немецких, женского – в основном девушки из окрестных поселков и деревень. Таким образом, история моего родного города начала складываться, по сути, с нескольких предвоенных лет и Великой Отечественной войны.

А вот удивительно красивая история края, в котором я рос, ведущая свое начало еще со времен Александра Невского, советской властью была вычеркнута из моей жизни. Даже богатое прошлое крепости Орешек, которая находилась всего в восьми километрах от Кировска, и в которой я многократно бывал, представлялось в советских книгах и экскурсоводами только как история крепости в Великую Отечественную войну. О предыдущей многовековой истории и края, и крепости, определившей, по сути, все дальнейшее развитие государства Российского говорилось очень кратко и с фантастическими искажениями.

В такой среде очень уж малокультурной и пришлось жить. Был и еще один, как мне сегодня кажется негативный момент для поколения детей родившихся сразу после войны. Мы, в какой-то степени мешали празднику жизни родителей. Они все были еще молоды, эта страшная война отняла у них юность и упущенное они старались наверстать. Понятно, что этот негатив затронул всех по-разному, меня, например, очень сильно. Сердечного контакта со своими родителями вспомнить не могу. Я чувствовал, что отец меня любил, но был он не сентиментален и по отношению ко мне авторитарен, кроме этого видел я его в своем детстве очень мало. Отец много работал, а свободное время проводил в лесу на охоте, или на Неве, на рыбалке. Это было не только страсть и удовольствие, но в большей степени желание обеспечить продуктами ближних, поскольку еды тогда сильно не хватало. Очень хорошо помню редкие радостные моменты, когда он уделял мне внимание. Малышом, наверное, четырех-пяти лет всегда брал с собой в ванную купаться, мы гоняли по воде пластмассовые игрушки, смеялись, а потом я счастливый лежал на папиной, как мне казалось необъятной груди. А еще когда я болел, помню рядом только папу и его руки. Однажды на больничном был папа, и целый вечер посвятил мне, рисовал в мой альбомчик медведей, охотников, лосей. Отец рисовал хорошо, и я был в полном восторге. Этот альбомчик долго хранил, как особую ценность.

Для мамы я с самого детства был чем-то негативным, постоянно ее раздражающим, хотя по природе хулиганистым не был. Четырнадцать лет она не работала, зарплаты отца на жизнь хватало. Мне было очень неуютно дома, угнетала атмосфера постоянной ее агрессии в мой адрес. С малых лет домом моим была улица. Мамино угнетение и отцовская авторитарность сильно повлияли на мое взаимоотношение с миром. Я чересчур долго был неуверен в себе, смотрел на всех с некоторой робостью и снизу вверх. Это мешало мне жить, особенно учиться, как в школе, так и в институте, письменные мои работы оценивались, как правило, на хорошо и отлично, за устные же ответы я редко получал выше тройки. Чувствуя в моем голосе некоторую растерянность, преподаватели предполагали слабость знаний.

Как Чехов выдавливал всю жизнь из себя раба, так и я выдавливал из себя неуверенность. Удалось мне это только к пятидесяти годам. Процесс оказался таким долгим потому, что в интеллекте и умении что-то делать, необходимо было не только сравняться с окружающими, но и где-то их превзойти. Честно говоря, в зрелые годы, соприкоснувшись с реальной жизнью, осознал себя таким рабом, что Антона Павловича уже и не понял. Действительно, приходиться бороться с этим до сих пор. К счастью вижу, что этой рабской психологии в поколении моих детей, и особенно внуков намного меньше, чем в моем поколении.

Понятно, что, будучи ребенком, я воспринимал все как само собой разумеющееся и пытался утверждать себя в тех ценностях, которые среда мне предлагала. А предлагала она школу, спорт, летом работу вместе с родителями на картофельном огороде и рыбалку, осенью добычу грибов, в общем, было все кроме гуманитарного развития. Гуманитарное долго воспринималось мной как что-то несерьезное, вторичное что ли. Кого могла заинтересовать, например, история, которая в школе была представлена только как история КПСС и история последней войны, или литература, назойливо подававшаяся нам в виде каких-то политизированных образов? При поступлении в институт меня спасла свободная тема. Сочинение под названием «И на Марсе будут яблони цвести» – принесло мне оценку хорошо. Ну а первичным было служение комсомолу и партии, а если не хочешь, то приветствовалось еще физико-математическое восприятие мира и физическая сила.