Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

Из дочкиной комнаты был взят компьютер, незадолго до этого подаренный ей для учебы в институте, унесены все дискеты. Оба мои паспорта – и внутренний, и дипломатический – были изъяты сразу, равно как и документы на машину, ключи от бокса на автостоянке, ключи от кабинета и сейфа, служебное удостоверение и личная печать.

В прикроватной тумбочке жены в спальне нашли и изъяли деньги, которые она там хранила единой пачкой «на черный день» – около 4,5 тысяч долларов. Здравый смысл и мое экономическое образование подсказывали необходимость держаться подальше от российских банков. Около 150 долларов были изъяты у меня из бумажника и еще 300 долларов стодолларовыми купюрами – из моего кармана. Их я собирался подарить дочери в связи с ее намеченной через день поездкой в Сеул на языковую стажировку.

Деньги в рублях, а их дома было около десяти тысяч – где-то полторы тысячи долларов по тогдашнему курсу – все мои отпускные, оперативников не заинтересовали, и они их не тронули, даже, по-моему, не пересчитали. В их понимании и в понимании суда, как потом выяснилось, найденная валюта хуже, чем шифры и радиостанции, а шпионам платят исключительно долларами. Нормальные люди дома их не имеют, а хранят все только в рублях и только в сбербанке. Забегая вперед, скажу, что, в конце концов следствие все-таки наложило арест на мой счет в банке «СБС-Агро», на который переводилась зарплата и где помимо нее ни единой копейки не было, а суд признал находящиеся на том счету деньги – целых 20 рублей – «нажитыми преступным путем» и конфисковал их. Сию логику вряд ли можно постичь, если, конечно, не заподозрить следствие и судью в том, что они тем самым выразили свое отношение к МИДу России. Впрочем, уровень данного решения соответствует и другим решениям по делу.

Поскольку у оперативников не хватило конвертов для упаковки всего изъятого, они взяли из одного из ящиков шкафа увиденные там ранее конверты различного формата, в том числе и с логотипами южнокорейского и японского посольств. Добротно и аккуратно сделанные, они хранились там женой для всяких бытовых и хозяйственных нужд.

В результате все изъятое разложили по конвертам. Деньги пересчитали и, как они были единой пачкой, тоже положили в отдельный конверт и опечатали.

Одновременно обыск проходил и в моем служебном кабинете в МИДе. Там в качестве одного из понятых выступал «атташе» департамента государственного протокола некий Курочкин. Этот, судя по должности, молодой человек, видимо, тоже «случайно» был встречен другой группой оперативников ФСБ, стоящим ночью около подъезда «высотки» в нетерпеливом ожидании начала следующего дня трудовых свершений.

В кабинете к изъятому прибавилась ксерокопия отрывка на корейском языке из какого-то материала с перечнем советских и российских договоров, соглашений и протоколов с КНДР, лежавшая в ящике стола, из сейфа была извлечена декларация государственного служащего о принадлежащей ему собственности, а также 1100 долларов семейных денег в российском почтовом конверте с маркой, куда они были положены из принципа: «все яйца не хранят в одной корзине», особенно в неспокойное время. Рубли, лежащие в сейфе, кстати, в конверте с логотипом израильского посольства, не привлекли внимания оперативников, а вот полбутылки представительского виски, хоть и не нашли отражения в протоколе обыска и на видеопленке, но исчезли напрочь, что свидетельствует о вполне грамотном проведении обыска.

Никаких секретных документов в кабинете обнаружено не было.

Ничего не добавили и проведенные затем обыски в недостроенном загородном домике, в машине и на автомобильной стоянке – и там не нашлось ничего секретного или какого-нибудь шпионского оборудования.

В квартире следователь составил протокол обыска, занеся в него все изъятое. Все присутствующие его прочитали и расписались. Когда я потянулся за одной из ручек, лежавших на письменном столе, мою руку грубо перехватили несколько кинувшихся ко мне людей, и следователь дал свою. Честно говоря, я понял содержание этого документа, только знакомясь с материалами дела уже после окончания следствия, и в целом нашел его объективным. Тогда же я с трудом что-то понимал и соображал после всего столь неожиданно нахлынувшего и бессонной ночи.

Прежде чем закончить процедуру ознакомления с протоколом, следователь, как бы между прочим, сказал, что мне нужно будет проехать с ним для того, чтобы поговорить. Это предложение я воспринял даже с каким-то воодушевлением. Казалось, вот поговорю с кем-то из руководства, и все станет на свои места, весь этот бред с преступлением, обыском закончится. Ведь в конце концов ничего предосудительного у меня не нашли, да и не могли найти, а уж если кому-то что-то и казалось, то ведь убедились в своей ошибке.

– Куда поедем, и сколько времени это займет? – спросил я.

– Потом узнаете. Вам все скажут в свое время, – последовал ответ.

Накинув куртку и надев кроссовки, я пошел к выходу. Жена, быстрее сообразившая, что происходит, дала мне легкую спортивную сумку с самым необходимым на первое время. У входной двери стояла вернувшаяся домой дочь, плача она спросила:

– А что мне делать? Лететь завтра в Сеул?

– Конечно, – ответил я. – Это все быстро уладится. Это какое-то недоразумение.

Поцеловав ее и жену, я вышел из дома. В сопровождении конвойных, профессионально пристроившихся около меня, спустился на лифте вниз и сел на указанное мне заднее сидение «Волги» между двух сопровождающих. В нос пахнуло резким запахом пота и немытого тела.

Как оказалось, домой я вернулся ровно через четыре с половиной года, а беседа, начатая в тот день, не закончилась для меня и сегодня.

Обыски дома и на работе были проведены с нарушением закона – без санкции прокурора, что и было затем признано заместителем главного военного прокурора В. А. Смирновым. Следователям в связи с этим было строго указано.

Незаконным было и задержание, хотя это и осталось незамеченным ни прокуратурой, ни судом. Никто почему-то не захотел обратить внимания на то, что по документам я числился в «Лефортово» с 6 июля, то есть с того дня, когда была получена санкция на арест, хотя фактически я там оказался 4 июля. На каком основании меня там держали или где я был эти два дня – непонятно.

Ночному вторжению в квартиру и моему аресту предшествовали другие события, связанные с советником посольства Республики Кореи в Москве Чо Сон У.

При выходе в тот день из подъезда моего дома он был задержан и в наручниках доставлен в приемную ФСБ «для объяснений». Приобщенная к делу видеозапись зафиксировала Чо, выходящим из машины возле подъезда приемной и характерно потирающим запястья рук.