Валентин Моисеев - Как я был «южнокорейским шпионом»

Несмотря на то, что я вновь оказался в отряде самым старшим по возрасту, я, как мне кажется, легко освоился на новом месте и бесконфликтно провел здесь девять месяцев. Думается, что помогла природная и профессиональная общительность. С любым человеком можно договориться, если есть стремление. Хотя на первом этапе чуть было не допустил непростительный, по тамошним понятиям, промах, «дал косяка»: подошедшему к дверям кухни парню, попросившему ведро воды, я предложил зайти на мойку и налить самому. Он стал мяться и отнекиваться, и, недоумевая, я выполнил его просьбу. Потом от старожилов я узнал, что парень вел себя правильно, так как относился к «петухам», т. е. опущенным, которым категорически запрещен вход на кухню и которые вообще живут отдельно от остальных. Даже выпить из кружки, которой пользовался «петух», означает самому стать таковым. Трудно представить, что случилось бы, если бы парень зашел на кухню.

Разумеется, что все, кого это интересовало, знали статью, по которой я оказался в заключении, хотя в этом мире и не принято расспрашивать, кто за что сидит. Не только потому, что лагерный телеграф практически сбоев не дает. Здесь лучше, чем где-либо, знают, что такое отечественное судопроизводство, и соседу доверяют больше, чем тому, что написано в его приговоре. Статья и моя прежняя работа у окружающих вызывали любопытство и удивление – ни с кем подобным в своей жизни они раньше не сталкивались, но ни в коем случае не отторжение. Причем это касалось не только осужденных, но и представителей администрации.

Разделение отряда на «петухов» и остальных было, пожалуй, основным водоразделом в отряде, с которым, несмотря на солидный тюремный стаж, я ранее не сталкивался. Причем оно признавалось не только заключенными, но и администрацией. Если нужно было вскапывать контрольно-следовую полосу, то к этому привлекались только опущенные. На них возлагалась самая грязная и тяжелая работа: вывоз мусора, мытье туалетов, уход за тяжелобольными, и они воспринимали это как должное.

Коллектива как такового в отряде не было, что, говорят, вообще свойственно тюремно-лагерному сообществу. Каждый сам за себя. Все построено администрацией таким образом, чтобы каждый человек в отдельности и отряд в целом были прозрачны. Достигается это доносительством заключенных друг на друга. Практически у каждого есть «свой» опер или другой сотрудник администрации, кому носится информация. Лагерный фольклор утверждает, что путь к условно-досрочному освобождению лежит через оперотдел. Главное внимание уделяется больным – санитары не столько ухаживают за ними и занимаются уборкой, сколько снимают информацию со своих подопечных. Ее качеством и оценивается их работа. Но в поле зрения находятся и коллеги. Поскольку все об этом знают и не скрывают своего основного занятия, то интриги и недоверие к соседу – пожалуй, основная характеризующая отряд черта. И это поощряется администрацией, поскольку делает жизнь заключенных прозрачной и зачастую позволяет сотрудникам играть друг против друга при помощи своих осведомителей.

Меня к подобной деятельности привлечь даже не пытались. Думаю, это объясняется моей статьей, а также загадочной для многих профессией. Понятно, что никто откровенничать со мной не стал бы.

Опера использовали весьма примитивные «наживки» для стимулирования осведомителей. Они настолько задурили им головы, что один из санитаров однажды поделился со мной:

– Ты знаешь, мой «папка», – так между собой называют опера-куратора, – сказал мне, что после освобождения я, если захочу, смогу работать опером или в милиции, или в ФСБ. Но в ФСБ, он мне сказал, нужно знать иностранные языки и уметь работать на компьютере. Придется, наверное, работать в милиции.

Едва достигнув совершеннолетия, он на 13 лет сел за убийство. В больнице был уже около трех лет. Кроме нее и маленького городка в Тверской области ничего в жизни своей не видел. Имея образование в восемь классов, читал по слогам.

Надо сказать, что у подавляющего большинства заключенных образовательный уровень был таким же или еще ниже, да и сроки примерно такими же.

В отряде были настоящие специалисты – столяр, автомеханик, резчики по дереву. Они в основном занимались своим делом. Некоторые не в первый раз отбывали наказание в больнице. А один сантехник «мотал» здесь уже третий срок, а до того строил ее, будучи еще пациентом ЛТП.

Глядя, как сноровисто с раннего утра до позднего вечера практически за бесплатно работает, например, автомеханик, представлялось, что, трудись он так же на свободе, вряд ли бы он совершал преступления, а значит, никогда бы не оказался в тюрьме. Стимулом для напряженного труда было не только стремление заработать условно-досрочное освобождение, но и, я думаю, какая-то внутренняя потребность. А между тем это была уже не первая его ходка на зону. Виной всему водка. Провожая его домой на свободу, невесело шутили: если плохо сделал сейчас, то сам же будет и переделывать через год. Ремонтировал-то он машины сотрудников.

Я столкнулся и с человеком, который отказывался от досрочного освобождения, поскольку откровенно боялся, что на воле не сможет устроиться на работу, сорвется в привычное для своего села повальное пьянство и вновь окажется в тюрьме. Здесь же он обжился, был лучшим резчиком по дереву, регулярно ходил в спортзал качаться. Саша не обманулся в своих предчувствиях: он вышел в срок, а меньше чем через полгода оказался в Тверском изоляторе по обвинению в умышленном причинении тяжкого вреда здоровью, повлекшем смерть потерпевшего. Накаченные мышцы в сочетании с водкой оказали ему плохую услугу.

На кухне нас работало шесть человек – это был коллектив в коллективе, несколько обособленный и привилегированный в силу близости к продуктам питания и их распределению. Возглавлял его ветеран отряда Коля, москвич, как и я. Он же был нарядчиком всего отряда. За пять с лишним лет в больнице он освоился до такой степени, что порой казалось, что он вовсе не заключенный, а сотрудник. Так же его воспринимала и администрация, так же он вел себя, самостоятельно решая и улаживая многие вопросы. С ним мы вместе ели, спали в одной палате, пользовались одной комнатой отдыха при кухне и душевой.

Приятельские отношения сложились у меня еще с одним ветераном отряда, Костей, который провел в больнице около четырех лет. Про себя я называл его «чернобыльцем», поскольку в свое время он участвовал в ликвидации последствий аварии в Чернобыле и в свои неполные пятьдесят выглядел дедом. Так его и называли. Фермер из Торжка, он был главным моим консультантом в огородных делах. Интересно было с ним поговорить и о местных нравах, образе провинциальной жизни. В тюрьму, похоже, его, большого труженика и умельца, как и многих, привела водка.