Корней Чуковский - Мой Уитмен

Какая дикая и странная услада — покоиться ночью в моем роскошном вагоне-дворце, прицепленном к мощному Болдвину, [39]этому воплощению быстрейшего бега, наполняющему меня движением и непобедимой энергией!

Поздно. Может быть, полночь. Может быть, позже. Мы летим через Гаррисберг, Колумбус, Индианаполис. Магически сближаются дали. Чувство опасности радует. Вперед мы несемся, гремя и сверкая, бросая во тьму то трубные звуки, то визгливые жалобы. Мимо человечьих жилищ, мимо ферм, мимо коров и овинов, мимо молчаливых деревень. И самый вагон, этот спальный вагон, со спущенными занавесками и притушенным газом, и эти диваны со спящими, — среди них столько женщин и детей, — удивительно, что все почивают так крепко и сладко, когда мы молнией мчимся вперед и вперед — через ночь.

(Говорят, что в свое время француз Вольтер считал военный корабль и оперу самыми яркими символами победы искусства и человечности над первобытным варварством. Если бы этот острый философ жил в наше время в Америке и мчался в этом спальном вагоне — лежа на прекрасной постели, пользуясь отличным столом, — из Нью-Йорка в Сан-Франциско, может быть, он забыл бы об опере или о военном корабле и признал бы самым лучшим примером победы человечности над варварством наш американский спальный вагон.)

Первая в России заметка о стихах Уитмена появилась в январской книге «Отечественных записок» за 1861 год, причем автор заметки был простодушно уверен, что эти стихи — не стихи, а роман!

В обзоре иностранных романов он пишет:

«Английские журналы сильно вооружаются против американского романа (!!!) „Листья травы“ Уэльт Уайтмана, автора, в свое время рекомендованного Эмерсоном. Впрочем, нападение относится более к нравственной стороне романа. „Он должен бы быть напечатан на грязной бумаге, как книги, подлежащие лишь полицейскому разбору“, — говорит один рецензент. „Это эмансипация плоти!“ — восклицает другой. По-видимому, автор, прикрываясь словами, что он следует философии Гегеля, идет уже очень далеко на пути отступлений от общепринятой нравственности. Но, должно быть, его книга имеет какие-нибудь достоинства, хотя бы достоинства изложения, если ее не прошли молчанием, а кричат со всех сторон: „Shocking!“»

После этой забавной заметки в течение двадцати лет в русской литературе, насколько я знаю, не появлялось ни слова об Уитмене. Лишь в 1882 году в «Заграничном вестнике» В. Корша была переведена лекция американского журналиста Джона Суинтона о литературе Соединенных Штатов, где Уитмену посвящены следующие строки:

«Уолт Гуитман — космический бард „Листьев травы“. О нем существуют два совершенно противоположных мнения: одни утверждают, что он безумный шарлатан, другие — что он оригинальнейший гений. Он принадлежит к старому типу американских рабочих.

Для него жизнь — бесконечное торжество, и сам он представляется гигантским упоенным Бахусом. Для него все виды живописны, все звуки мелодичны, все люди друзья. В Англии в числе поклонников Гуитмана есть величайшие современные умы. В Германии он известен ученым литераторам более, чем кто-либо из современных американских поэтов».

Джон Суинтон был старинным приятелем Уитмена.

Год спустя в том же «Заграничном вестнике» появилась об Уитмене более подробная статья Н. Попова. Называется — «Уолт Гуптман». Написанная весьма старательно, эта статья испещрена варварски переведенными цитатами.

Попадаются и неточности: Уитмен, например, говорит, обращаясь к умершему Линкольну:

у Н. Попова он как будто сообщает покойнику:

Плотничий топор, восхваляемый Уитменом, упорно называется широким топором и т. д. Тон у статьи восторженный: «Кто этот Уолт Гуитман? Это дух возмущения и гордости, Сатана Мильтона. Это Фауст Гете, но более счастливый — ему кажется, что он разгадал тайну жизни; он упивается жизнью, какова она есть, и прославляет рождение наравне со смертью, потому что он видит, знает, осязает бессмертие. Это всеиспытующий натуралист, приходящий в восторг при изучении разлагающегося трупа настолько же, насколько при виде благоухающих цветов. Каждая жизнь слагается из тысячи смертей! — восклицает он».

Статья заметно испорчена цензурой.

В 1872 году И. С. Тургенев настолько увлекся поэзией Уолта Уитмена, что сделал попытку перевести на русский язык несколько его стихотворений. Когда в том же году редактор «Недели» Е. Рагозин обратился к Тургеневу с просьбой о сотрудничестве, Иван Сергеевич: решил послать ему свои переводы из Уитмена. Об этом он извещает своего друга П. В. Анненкова:

«Рагозину я вместо отрывка из „Записок охотника“ пошлю несколько переведенных лирических стихотворений удивительного американского поэта Уальта Уитмана (слыхали Вы о нем?) с небольшим предисловием. Ничего более поразительного себе представить нельзя» (письмо от 12 ноября 1872 года). [40]

Эти переводы не появились в «Неделе», о чем, конечно, можно пожалеть: подкрепленный авторитетом Тургенева, Уитмен вошел бы в русскую литературу на 40 лет раньше, и кто знает, какое влияние оказал бы он на русскую поэзию. В письме от 26 ноября 1872 года Анненков просил Тургенева прислать «хоть черновые переводы ваши Уайтмана», но болезнь помешала Тургеневу исполнить эту просьбу приятеля; 8 декабря 1872 года он пишет Анненкову:

«Переводы мои из Уитмана (не Уайтмана) тоже сели на мель, и потому я Вам ничего пока послать не могу». [41]

Считалось, что от этого увлечения американским поэтом в тургеневском литературном наследии не осталось никакого следа.

Но вот — через 94 года — одна из рукописей Тургенева, хранящихся в парижской Национальной библиотеке, была опознана как черновик перевода известных стихов Уолта Уитмена, написанных в самом начале Гражданской войны (1861).

Честь этого открытия принадлежит сотруднице Пушкинского дома Академии наук СССР И. С. Чистовой (Ленинград). Она опубликовала тургеневский перевод в журнале «Русская литература» (1966, № 12).

Текст этого тургеневского перевода такой: