Сергей Есенин - С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Том 1.

– Видела? – обратилась ко мне Нюшка. – Вот тебе змей огненный.

– А вы – ни гугу, – погрозил кулаком Семка, – мы хоть теперь уснем, а то бабы как чуть, так в сад лезут.

Дома я рассказала, как видала огненного змея.

Сергей хохотал до слез:

– Вот молодцы, додумались, и караулить не надо.

А мать ворчала:

– Паршивые, чего придумали, людей пугать понапрасну.

На троицын день мать разбудила меня к обедне. Нарядившись и собрав букет цветов, я пошла в церковь.

В церкви я стояла недолго. За время обедни я вместе с моими сверстницами лазила в барский сад за цветами. Потом мы долго гуляли, и, когда кончилась обедня, я со всеми вместе пошла домой.

Дома у нас все было убрано березой. В открытые окна вместе с весной лился праздничный звон с нашей колокольни.

Мать ждала конца обедни, чтобы собрать завтрак.

Самовар уже кипел давно.

Весна была чудесная, день был солнечный, и праздник был в избе и на улице. В окно я увидела, что к нам прямо из церкви идет Хаичка *. Мать не поверила, когда я сказала:

* Прозвище бабы, которая жила у нас в селе.

– Хаичка к нам идет.

– Это она к Ерофеевне. К нам ей незачем, – проговорила мать.

Но Хаичка пришла к нам.

– Здравствуйте, с праздником вас, – сладко заговорила Хаичка.

– Поди, здорово, – отвечала мать, с любопытством глядя на Хаичку.

– Уж есть хорошо вы живете-то, – запела Хаичка, – и изба хорошая, и храм божий рядом.

– Ты проходи, садись, – приглашала мать. – Да, у нас хорошо, – ответила она на хвалу.

– А где же, Таня, у тебя: еще-то твои? – усаживаясь, спросила Хаичка.

– Мы все тут,- улыбнулась мать, оглядывая нас. – Сергей спит в амбаре.

– Хорошо, хорошо вы живете. Сынка-то женить не думаешь?

– Да нет, рано еще, не думали.

– Ну где же рано, ровесники его давно поженились, пора и ему.

– Не знаю, мы волю с него не снимаем, как хочет сам.

– А вы не давайте зря волю-то, женить пора. Вот Дарье-то желательно Соню к тебе отдать, – прибавила она другим тоном, – и жени! Девушка сама знаешь какая. Что красавица, что умница. Другой такой во всей округе нет.

– Девка хорошая, что говорить. Я поговорю с ним, – сказала мать.

– Ты поговори, а потом мне скажешь.

– Ладно, поговорю. Давай чай пить с нами.

Хаичка отказалась от чая.

После ее ухода мать послала меня будить Сергея. Сергей уже проснулся. Дверь амбара была открыта, и он, задрав ноги на кровати, пел. "Уж и жених", – мелькнуло у меня в голове.

– Иди чай пить,- сказала я.

– Как? Обедня отошла уже? – спросил он.

– Давно, – ответила я и побежала домой.

За столом мать сказала Сергею о посещении Хаички.

– Я не буду жениться, – сказал Сергей.

Когда я пошла на улицу, мать остановила меня:

– Ты смотри, ничего никому не говори.

Хаичке мать ответила:

– Отец не хочет женить сейчас, еще, говорит, молод. Годок подождать надо.

Началась война. Сергея призвали в армию.

Худой, остриженный наголо, приехал он на побывку. Отпустили его после операции аппендицита 5.

– Какая тишина здесь, – говорил Сергей, стоя у окна и любуясь нашей тихой зарей.

В армии он ездил на фронт с санитарным поездом, и его обязанностью было записывать имена и фамилии раненых. Много тяжелых и смешных случаев с ранеными рассказывал он. Ему приходилось бывать и в операционной. Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги.

Сергей рассказывал, что это был красивый и совсем молодой офицер. Под наркозом он пел "Дремлют плакучие ивы". Проснулся он калекой…

Через несколько дней Сергей уехал в Питер.

В этот приезд Сергей написал стихотворение "Я снова здесь, в семье родной…".

После операции Сергей не мог ехать на фронт. Его оставили служить в лазарете в Царском Селе. Дважды он приезжал оттуда на побывку 6. Полковник Ломан, под начальством которого находился Сергей, позволял ему многое, что не полагалось рядовому солдату. Поездки в деревню, домой, тоже были поблажкой полковника Ломана. Отец и мать с тревогой смотрели на Сергея: "Уж больно высоко взлетел!" Да и Сергей не очень радовался своему положению. Поэтому его приезды домой, несмотря на внешнее благополучие, оставили что-то тревожное.

Но вот и до нашего отца дошла очередь идти в солдаты. Он приехал из Москвы домой на призыв. Простившись с нами, отец уехал в Рязань на медицинскую комиссию. В Рязани отец наш случайно оказался вместе с отцом Гриши Панфилова, который тоже был призван в армию. Отец Гриши, услышав знакомую фамилию, спросил его, не родня ли он Сережи Есенина. Встреча нашего отца с отцом Гриши Панфилова совпала с решающим моментом в жизни Сергея: ему было предложено написать стихи в честь Николая II . Это было в конце 1916 года. Канун революции. Сергей не мог писать стихи в честь царя и мучительно искал предлог для отказа 7. И в этот момент он получил от отца письмо, в котором тот сообщал о встрече с отцом Гриши Панфилова. С Гришей у Сергея были связаны все его свободолюбивые, революционные мечты, и это напоминание о Грише явилось "перстом указующим" в принятом Сергеем решении.

И вот в Константиново пришло письмо:

"Дорогая мамаша, свяжи, пожалуйста, мне чулки шерстяные и обшей по пяткам. Здесь в городе не достать таких. Пошли мне закрытое письмо и пропиши, что с Шуркой и как учится Катька. Отец мне недавно прислал письмо, в котором пишет, что он лежит с отцом Гриши Панфилова. Для меня это какой-то перст указующий заколдованного круга. Пока жизнь моя течет по-старому, только все простужаюсь часто и кашляю. По примеру твоему натираюсь камфарой и кутаюсь.

Сергей Есенин".

Открытка эта была последней из Царского Села. На следующий день мать пошла в Кузьминское послать посылку. Мы долго не получали ничего от Сергея, но в начале весны 1917 года он приехал домой на все лето 8. Из армии он с началом революции самовольно ретировался.

Барский сад с двухэтажным домом занимал у нас часть села и подгорье почти до самой реки. Вся усадьба была огорожена высоким бревенчатым забором, и ничей любопытный глаз не мог увидеть, что делается за высокой оградой. Высокие деревья, росшие по краям ограды, делали усадьбу красивой и таинственной. В годы моего детства владельцем этой усадьбы был Иван Петрович Кулаков, хозяин богатый и строгий. Ему принадлежал лес и половина наших лугов.

"Барин", "барское", "Кулаково" – то и дело склонялось мужиками и бабами. Для детей Кулаков был страшнее черта. Красная рябина, свисавшая через забор, соблазняла и манила сорвать ее. Смельчаки залезали на забор за рябиной, но, стоило кому-нибудь крикнуть: "Кулак, Кулак, лови", отважные похитители кубарем ссыпались с забора. Мне Кулаков казался чудовищем с черными длинными руками, и, когда кричали: "Кулак, лови", у меня мороз пробегал по спине. И вдруг новость: Кулак умер. Нам с Нюшкой очень хотелось видеть хоть мертвого барина, и мы в день похорон с утра дежурили у церкви. Было холодно и скучно. Мы внимательно осмотрели могилу барина, выложенную всю кирпичом, и не могли понять, для чего могилу сделали, как погреб. "Это чтобы дольше не сгнил", – объяснила мне потом мать.