Сергей Есенин - С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Том 2.

– Пил?

– Нет. Немного. Стихи хочешь слушать? "Возвращение на родину". Посвящается Сашке 7.

После чтения:

– Слушай! А ведь я все-таки от "Москвы кабацкой" ушел! А? Как ты думаешь? Ушел? По-моему, тоже! Здорово трудно было!

И помолчав немного:

– Это что! Вот я поэму буду писать. Замеча-а-тельную поэму! Лучше "Пугачева"!

– Ого! А о чем?

– Как тебе сказать? "Песнь о великом походе" будет называться. Немного былины, немного песни, но главное не то! Гвоздь в том, что я из Петра большевика сделаю! Не веришь? Ей-богу, сделаю! 8‹…›

– Да! Забыл сказать! Ширяевец-то ведь помер… Вот беда… Вместе сидели, разговаривали… Пришел домой и помер…

Он стучит кулаком по столу.

– Понимаешь? Хоронить надо, а оркестра нет! Я пришел в Наркомпрос: "Даешь оркестр",- говорю! А они мне: "Нет у нас оркестра!" – "Даешь оркестр, не то с попами хоронить буду!"

– Ну и что? Дали?

Он успокоенно кивает головой:

– Дали.

Через полчаса он читает стихи:

Мы теперь уходим понемногу

В ту страну, где тишь и благодать…

Приехал Приблудный. Ходит по городу в одних трусах. Выходим из дому – Есенин, я и голый Приблудный.

Есенин с первых же шагов:

– А знаешь, я с тобой не пойду! Не потому, что мне стыдно с тобой идти, а потому, что не нужно. Понимаешь? Не нужно! Ты что? Думаешь, я поверю, что ты из спортивных соображений голый ходишь? Брось, милый! Ты идешь голым потому, что это входит в твою программу! А мне это не нужно! Понимаешь? Уже не нужно! Ну так вот. Ты иди по левой стороне, а я – по правой.

С тем и расстались.

До двенадцати – работает, не вылезая из кабинета ("Песнь о великом походе").

В двенадцать одевается, берет трость (обязательно трость) и выходит.

Непременный маршрут: набережная, Летний сад, Марсово поле и по Екатерининскому каналу в Госиздат.

В Госиздате сидит у Ионова до трех, до пяти.

Вечера разные: дома, в гостях.

На Гагаринской – пустая квартира. Сахаров в Москве, семья на даче.

Живем вместе.

Понедельник – нет денег.

Вторник – денег нет.

Среда – денег нет.

Четверг – нет денег.

И так вторую неделю.

Ежедневно, по очереди, выходим "стрелять" на обед.

Есенин, весело выуживая из камина окурок:

– А знаешь? Я, кажется, молодею! Ей-богу, молодею! И слегка растерянно:

– И пить не хочется…

– Ты посмотри! Ведь пили они не меньше нашего! Ей-ей, не меньше! А пьянели меньше! Почему?

– Не знаю.

– И я не знаю! То есть у меня есть одно соображение, только не знаю – верно ли? Я думаю, они и ели лучше нас! А?…

– Слушай! Как ты думаешь? Под чьим влиянием я находился, когда писал "Москву кабацкую"? Я сперва и сам не знал, а теперь знаю. Мне интересно, что ты скажешь.

– Люди говорят – Блока.

– Так то люди! А ты?

– А я скажу – Пушкина.

Он заглядывает мне в глаза и тычет кулаком в бок.

– А чего именно? Ну, ну!

– А я думаю, вот чего:

На большой мне, знать, дороге

Умереть господь судил 9.

Есенин скачет, как кенгуру, и вопит на всю квартиру:

– Ай, умница! Вот умница! Первый человек понял! Ну и молодец! Только ты мне все-таки скажи, мне интересно, как ты догадался?

– А очень просто! У тебя на постели книжка лежит и открыта как раз на этих стихах.

– Та-а-ак…

Он медленно опускается на стул.

– Так! Значит, и ты не умница, и я дурак… Аминь… Ну, теперь давай искать курево! ‹…›

В комнату вползло маленькое, глистообразное существо. Вихлястое тельце, одетое в черный костюмчик, ножки, сжатые лакированными туфельками, беленькое личико в пенсне и голенькая, как пуля, головка. Профессия: отставной крупье. Социальное положение (в применении к нашим интересам): один из многочисленных знакомых Сахарова.

Войдя, он прежде всего осведомляется, почему мы дома.

– Денег нет, – объясняет Есенин.

– А ужин?

– Ужина нет.

– Почему?

– Нет денег!

Гость явно разочарован. Он долго бродит по комнате и что-то печально мурлычет. Но вдруг его личико проясняется. Он принимает независимый вид и обращается к нам:

– Вот что! Денег у меня тоже нет. Но у меня есть кредит. Клуб "Элит" на Петроградской стороне, знаете? Наверное знаете! Так вот, – там. Приглашаю ужинать. Согласны?

– Дурак не согласится! Идем!

До самого клуба мы идем пешком, ибо денег на трамвай у нас нет. Это – большая часть Французской набережной и Каменноостровский, вплоть до Большого проспекта.

Но ужин действительно превосходен: сытный, красивый, вкусный! Вино и фрукты в редком изобилии. Наш меценат выше всяких похвал. Он обвязал шею салфеткой и ест за троих. Когда он на минуту выходит в уборную, мы мечтательно гадаем: и куда в такого "червляка" столько лезет? Около трех часов ночи решаем идти домой.

Хозяин встает, снимает салфетку, не торопясь вытирает рот и, с грустью глядя на остатки стола, заявляет, что он пойдет распорядиться относительно счета.

Проходит десять минут, пятнадцать, двадцать.

Проходит полчаса. Как в воду канул.

По очереди выходим на поиски.

В конце концов положение выясняется, но от этого не легче. Официант, заметив наше смущение, бродит волком. Чтобы успокоить его, спрашиваем еще бутылку вина.

Спасает нас Шмерельсон. Он отправляется куда-то, в другой конец города, где он, может быть, сумеет достать деньги.

К половине шестого мы свободны.

Вторично я встретил нашего благодетеля вечером 29 декабря 1925 года. Он шел за гробом и обливал слезами мостовую.

Саженный дядя лупит лошадь кнутовищем по морде. Есенин, белый от злости, кроет его по всем матерям и грозит тростью. Собирается толпа. Когда скандал ликвидирован, он снимает шляпу и, обмахиваясь ею, хрипит:

– Понимаешь? Никак не могу! Ну никак!

Проходим квартал, другой.

– А знаешь, кого я еще люблю? Очень люблю!

Он краснеет и заглядывает в глаза:

– Детей. ‹…›

Поезд еще не остановился, но мы соскакиваем на ходу и, с невероятным шумом, перебегаем платформу. Все мы вооружены китайскими трещотками и стараемся шуметь как можно больше. Но, выйдя на улицу, Есенин сразу принимает степенный вид и командует:

– Вот что! Сначала к Разумнику Васильичу! Повзводно! Раз! Два! Да! Чуть не забыл! К нему – со всем уважением, на которое мы способны! Марш!

Через четверть часа мы у Иванова-Разумника. Ласковый хозяин, умно посматривая на нас сквозь пенсне, слушает стихи и сосет носогрейку.

– Так-с… Так-с… (вдох). Пушкинизм у вас (выдох), друзья мои, самый явный! Ну что ж! (вдох). Это не плохо! (выдох). Совсем не плохо!

Перед уходом Есенин просит его сказать вступительное слово на вечере в Доме ученых.