Савелий Дудаков. - История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв

Триумфальная экспансия в Европу сугубо российской интерпретации "жидо-масонского" заговора оказалась следствием той большевистской революции, которая, заимствуя мессианско-геополитическую "роль" России (к тому времени ставшей СССР), не могла не привести к новому противостоянию "тюрьмы народов" и Европы.

Таким образом, концепция и предложенный филологический анализ при широком использовании историко-беллетристического материала, малоизвестного даже в кругах узких специалистов, логика историко-литературной последовательности произведений забытых авторов прошлого столетия и очерк творчества современных советских писателей (естественно, объем научного труда не позволял упомянуть всех авторов и все произведения) составляют методологические основы исследования.

Особенное внимание автор уделил историографическому анализу работ, содержащих в той или иной степени дефиниции не только "жидомасонского заговора", но и сугубо имперского отношения к евреям России. При этом, опираясь на труды Л. Полякова6, автор представил "русский"генезис "Протоколов" в качестве важнейшей составной части процесса формирования юдофобских идей, а литературный опыт творцов докладных записок, рапортов и доносов, так же как и проникновение подобных взглядов в беллетристику, связал с определенными характеристиками конкретной историко-политической ситуации.

Следует сказать, что исследование этой проблемы строилось на хронологическом описании фактов и явлений, естественно обусловивших этапы работы и главы исследования:

1) общественно-политическая мысль конца XVII – начала XIX в. и происхождение идей о "жидо-масонском заговоре" в России;

2) идейно-беллетристическое оформление антисемитизма в русской литературе второй половины XIX в.;

3)"документализм" и "фактография" свидетельских показаний "физиологического очерка" 70-90-х годов XIX в.;

4) революционная ситуация в России и "охранительная" литература;

5) "Протоколы Сионских мудрецов" в современных тоталитарных обществах.

Конечно, очерк об антииудейской литературе XI-XV вв., как и рассказ о масонской литературе в эпоху становления Российской империи, являются необходимым и закономерным введением в тему, а социально-идеологический анализ "творчества" советских авторов-антисионистов подводит итоги логического развития мифа о "всемирном еврейском заговоре".

Антииудейская полемическая литература (полемическая в смысле религиозном, а не национальном) возникла на Руси почти сразу же после распространения христианства. "Импорт" староболгарских и греческих (византийских) литературных образцов способствовал быстрому становлению подражательных и компилятивных жанров, следствием чего, в конечном счете, стало летописание, а затем и апологетические сборники.

Христианизация Руси "на византийский манер" должна была вызвать у русских книжников желание обосновать "благодать" просвещения.

При этом, в отличие от эпохи раннего христианства в Западной и Восточной Римских империях, в которых апологетам нового учения пришлось столкнуться с сильнейшим противодействием блюстителей "закона" (напомним, что первые пропагандисты христианства вышли из иудейской среды), Русь не только не была знакома с иудейской традицией, но и плохо представляла самих иудеев7.

Именно в этом крылись причины возникновения абстрагированных от реальности антииудейских идей в древнерусской литературе: евреи не грозили ни прозелитизмом (запрещенным в их среде), ни достаточным в демографическом отношении присутствием (еврейская колония в Киеве в начале XII в. была малочисленной, а следовательно, не конкурентоспособной)8. Так что Киевский погром 1113 г. и последующее "определение князей" при Владимире Мономахе об изгнании евреев из Киевской Руси следует считать прежде всего христианским (т.е. религиозным) актом, а не экономико-политическим (т.е. антиинородческим): "Аще бы Богъ любилъ васъ и законъ вашъ, то не бысте расточени по чюжимъ землямъ. Еда и намъ тоже мыслите прйяти?"9.

Летописание в Древней Руси, несомненно, возникло при знакомстве с чужеземными образцами. Так, рассказывая о Ярославе Владимировиче, который любил читать книги "в нощи и въ дне", летописец отметил, что князь "собра писцъ многы и прекладаше от грекъ на словъньское письмо. И списаша книгы многы…"10. Особое место среди "книгы многы" занимали "Хроника" Иоанна Малалы (І?) "Хроника Георгия Амартола" (?), остоявшая из небольшого вступления и четырех частей.

"Хроника" Малалы была признана впоследствии "языческой" (отсюда ее более позднее название "Еллинский хронограф"). Однако ее первая часть оказалась своеобразным введением в древнерусском списке XIII в., известном под названием "Архивский хронограф". Возможно, составитель "Архивского хронографа", преследуя антииудейские цели и помещая рядом с "Историей Иудейской войны" Иосифа Флавия "еллинскую" историю, знал мнение составителя так называемого "Еллинского и Римского летописца", для которого дохристианская история была "акы бляди сплетениа словес".

Иначе обстояло дело с "Хроникой Георгия Мниха" (Амартола), которая во многом стала образцом для русских летописцев при составлении отечественной истории. Сочетая в повествовании разные пласты: исторические описания событий, философские и богословские рассуждения, эпизоды монашеской жизни и всевозможные "свидетельства" (доказательства истинности) христианской веры, "Хроника Амартола" стала "главным источником летописания".

Множество рассказов о чудесах в "Хронике" строились по традиционной сюжетной схеме. При этом характерно, что между язычниками и иудеями обычно ставился знак равенства, вследствие чего "избавителем" от бед (болезней, опасностей, катастроф) всегда являлся истинно верующий, т.е. христианин, совершающий чудо и тем самым обращающий в свою веру "заблуждающихся".

Нередки в "Хронике" и споры о вере, победителем в которых предстает христианин, совершающий "обыкновенное чудо". Так, например, в рассказе о епископе Сильвестре повествуется о том, как иудей Замбрий, желая доказать могущество своего Бога, произносит его имя в ухо быка, который был "многымы мужи держим, уже всюду связан, лют и велик зело", после чего бык тотчас "успе и въздрю велми и, очима его искочившима, умре". Сильвестр в присутствии цезаря обвиняет иудея в том, что смерть быка есть не свидетельство всесилия имени иудейского Бога, ибо "дьяволе есть имя умертвившаго вола", зато именем Христа мертвый бык воскреснет, и он, "въздев руце на небо, с слезами сотворив молитву… рече: "Аз имя Твое призываю пред всеми людьми, Христе…" Бык немедленно оживает, а иудеи тут же просят их крестить. Вот какая была явлена "радость велика", поскольку велик "Бог крестьянеск"11.