Савелий Дудаков. - История одного мифа: Очерки русской литературы XIX-XX вв

Приняв участие в издании журнала Н.И. Греча "Сын Отечества", Булгарин вскоре добился признания в литературных кругах: очерки и статьи небесталанного журналиста вызывали постоянный интерес.

С 1825 г. он, совместно с Н.И. Гречем, стал издавать новую общерусскую коммерческую газету. Тираж газеты колебался от 4 до 10 тыс., свидетельствуя о невиданном успехе "Северной пчелы", что позволило Булгарину стать "диктатором" литературных вкусов. Ловкий делец буржуазного склада, хорошо знакомый с основами западноевропейского бизнеса, он ввел в русскую печать рекламу и стал фактическим "отцом" русского газетного фельетона. Его газета с ярко выраженной казенно-патриотической ориентацией (негласным хозяином газеты считался управляющий III отделением Л.В. Дубельт20), несомненно, была "рупором" правительства, а подчас "доносительные" статьи редактора вызывали резкий отпор всех демократических и оппозиционных сил. Так, публикация булгаринского пасквиля на Пушкина, "бросающего рифмами во все священное, чванящегося перед чернью вольнодумством, а тишком ползающего у ног сильных" ("Северная пчела" от 11 марта 1830 г.)21, вызвала у поэта резкую отповедь – сперва в фельетоне "О записках Видока" (Литературная газета. 1830. № 20, отдел "Смесь"), а затем в известной эпиграмме:

Не то беда, что ты поляк:

Костюшко лях, Мицкевич лях!

Пожалуй, будь себе татарин, -

И тут не вижу я стыда;

Будь жид – и это не беда:

Беда, что ты Видок Фиглярин.

К личному оскорблению, нанесенному Булгариным, примешивалась и острая обида: изданный в 1829 г. "первым тиснением" роман "Иван Выжигин" был повсеместно встречен похвалами, в то время как первые напечатанные опыты в прозе Пушкина остались почти без внимания. Именно этим обстоятельством, скорее всего, сопровождалось известное обвинение Пушкина в "оборотливости Фаддея Венедиктовича": «Иван Выжигин" существовал еще только в воображении почтенного автора, а уже в "Северном архиве", "Северной пчеле" и "Сыне Отечества" отзывались об нем с величайшею похвалою. Г-н Ансело в своем путешествии, возбудившем в Париже общее внимание, провозгласил сего еще не существовавшего "Ивана Выжигина" лучшим из русских романов. Наконец "Иван Выжигин" явился: и "Сын Отечества", "Северный архив" и "Северная пчела" превознесли его до небес. Все кинулись его читать; многие прочли до конца…»22.

Более того, недовольство Пушкина ощущается и в частном письме жене от 8 декабря 1831 г.: "Собирался я выехать в зимнем дилижансе, но мне объявили, что… должен я отправиться в летнем… и посадили в четвероместную карету вместе с двумя товарищами… Один из моих спутников был рижский купец, добрый немец, которого каждое утро душили мокроты и который на станции ровно час отхаркивался в углу. Другой мемельский жид, путешествующий на счет первого. Вообрази, какая веселая компания. Немец три раза в день и два раза в ночь аккуратно был пьян. Жид забавлял его во всю дорогу приятным разговором, например по-немецки рассказывал ему Iwan Wijiguin; (ganz charmant!). Я старался их не слушать и притворялся спящим" 23.

Вспомним, что в конце октября в Санкт-Петербурге вышли из печати "Повести покойного Ивана Петровича Белкина" самого Пушкина, который за год до их публикации объяснял Плетневу: "Написал я прозою 5 повестей… и которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает. Итак, русская словесность головою выдана Булгарину и Гречу" 24. Поэтому вовсе не удивительно, что фельетоны, подписанные именем Феофилакта Косичкина, эпиграммы и эпистолярные "сказки" Пушкина в 1830-1831 гг. так или иначе были вызваны успехом нравственно-сатирического романа Булгарина, который одним из первых почувствовал охлаждение русской публики к поэзии…

Вместе с тем написанный в духе плутовского (авантюрного) романа, "Иван Выжигин", не сыграв особой роли в истории русской литературы, действительно был в 1829-1831 гг. литературной сенсацией. Одной из характерных составляющих сюжетику романа была помещичье-дворянская среда белорусских местечек, с детства запомнившаяся автору, в которой вполне естественными оказывались еврейские образы. Однако, воспитанный в польской семье, Булгарин воспользовался стереотипами, созданными в польской литературе. Думается, именно поэтому евреи в романе были, по остроумному замечанию одного из критиков, сугубо "выжигинскими". К тому же, Булгарин "блестками кабацкого юмора угощал и забавлял… простодушную и терпеливую российскую публику…" 25.

По ходу своих приключений герой романа попадает к богатому жиду Мовше (главы VII-VIII). Выжигин, анализируя источники богатства еврея, приходит к обобщению: только жульничеством, грабежом и мошенничеством могли евреи обогатиться и, презираемые и гонимые, они стали истинными хозяевами Западного края. При помощи спаивания бедных туземцев жиды узнают местные "тайны", нужды людей и их связи, используют это в своем мошенничестве и становятся "настоящими владельцами собственности помещиков" и тем самым подчиняют своему "жидовскому влиянию все дела и обстоятельства, в которых на сцену является металл и ассигнация" 26. Подчеркнем, что речь идет не об одном, еврее-мошеннике, а об образе всего народа, в котором, по мнению автора, нет и не может быть ни одной привлекательной черты. Характерна и концовка эпизода, когда жид пытается совратить героя в иудаизм, что, конечно же, ему не удается сделать.

Влияние подобной концепции "еврейского стереотипа" на последующую беллетристику – неоспоримо и решающе (без Булгарина было бы невозможно появление романов Вс. Крестовского). Впрочем, не случайно, что как С. С. Окрейц, которого престарелый Булгарин благословил на литературную деятельность, так и О.А. Пржецлавский оставили теплые воспоминания о Видоке Фиглярине, поскольку были полностью согласны с его концепцией. Пушкин, почувствовав эту ненависть Булгарина ко всем инородцам с позиций правоверного охранителя самодержавия (отсюда упоминание ляха, татарина и жида в его эпиграмме), закончил второй фельетон Феофилакта Косичкина планом-проспектом "Настоящего Выжигина". Среди названных глав особенно любопытны те, в которых Пушкин намекал на биографию Видока ("Воспитание ради Христа… Первый пасквиль Выжигина… Ubi bene, ibi patria… Выжигин-ябедник… Господин и госпожа Выжигины покупают на трудовые денежки деревню…" и т.д.). Предупреждение Пушкина ("Между тем полагаю себя вправе объявить о существовании романа… Он поступит в печать или останется в рукописи, смотря по обстоятельствам") заставило Булгарина отказаться от дальнейшего пасквилянства и доносительства на поэта, хотя вовсе не означало отказа редактора "Северной пчелы" от клеветы на евреев.

Булгарин был не исключением среди тех польских ультрапатриотов, которые после "грабежа Москвы" и "перебежек" раскаялись и сделались "порядочными людьми" (Пушкин). Вместе с тем вклад Выжигиных в русскую антисемитскую литературу почти не изучен, хотя, несомненно, именно этим уроженцам Западного края принадлежала ведущая роль в негативном изображении национального меньшинства черты оседлости. Не случайно одной из самых "теневых" фигур среди создателей русского мифа о "жидо-масонском заговоре" был другой "настоящий Выжигин".