Владимир Козарецкий - Шекспир – Пушкин – Булгаков

Кульминационный момент в изображенной Булгаковым "эволюции" Мастера – его беседа с Воландом. Когда-то, до перерождения, Мастер создал гениальное произведение, где было разоблачено преступление Пилата. Воланд предлагает развить эту тему, то есть разоблачить режим и МАССОЛИТ, но Мастер отказывается, ему это "неинтересно", а собственный роман "ненавистен". Он приобрел власть и стал пособником "рогатой нечисти" – власти режима, и лишь изредка его, как и Пилата, мучит совесть: "И ночью при луне мне нет покоя." В этой связи покой, который ему подарен в конце романа, Булгаков, внук священника, сын профессора духовной академии и религиозный человек, в рамках христианской морали понимал как забвение.

В.К.: В таком случае прототипом Мастера должен был быть какой-нибудь известный писатель? Кто же именно?

А.Б.: Горький.

В.К.: Ничего себе! И вы это можете доказать?

А.Б.: А это и доказывать не надо: горьковскими "адресами" роман перенасыщен. Просто нас сегодня Горький не интересует, он на наших глазах уходит в небытие, в забвение, а в тридцатые годы все булгаковские аллюзии в его адрес были прозрачными. В романе – множество "горьковских" меток, от марки каприйского вина и ассоциаций с переназванием Тверской и с названием романа "Мать" до общеизвестных "неожиданных слез" Горького. Год, месяц и день смерти Мастера Булгаков не только наметил с помощью всевозможных подсказок – скрытых временных меток, вплоть до дат полнолуния и солнечного затмения, но и задублировал эту информацию так, что ошибиться невозможно: это 19 июня 1936 года, день смерти Горького. Одного этого было бы достаточно, чтобы не ошибиться в прототипе.

В.К.: Но как в таком случае расценивать "евангелие от Булгакова" – его "роман в романе", историю Иешуа? Ведь оно должно быть написано Мастером?

А.Б.: В том-то и дело, что история Иешуа – не евангелие от Булгакова, а евангелие от Горького, но написанное как пародия на "Козлиный пергамент" Левия Матвея – "Четвероевангелие" Льва Толстого. Горький до перерождения, Горький "Несвоевременных мыслей", обличавший Ленина и Троцкого, их ничем не оправданную, революционную жестокость, спорил и с Толстым, который не только сделал из четырех канонических евангелий одно, но и внес в него мотивы, каких в канонических текстах не было вообще – например, вложил в уста Христа фразу "Все люди добрые." Вот что писал Горький в работе "Лев Толстой":

"Он дал нам евангелие, чтобы мы забыли о противоречиях во Христе, – упростил его образ, сгладил в нем воинствующее начало и выдвинул покорное "воле пославшего". Несомненно, что евангелие Толстого легче приемлемо, ибо оно более "по недугу" русского народа."

Пародируя Толстого устами Горького, Булгаков отдал эту фразу Иешуа, в то время как сам придерживался канонического прочтения образа Христа с его "Не мир, но меч…" Он доказывал, что именно следование этой ложной формуле Толстого и принципу непротивления злу насилием привело к гибели Москву (читай – Россию).

В.К.: Под "недугом" Горький понимал рабскую покорность?

А.Б.: Да – и Горький в "Несвоевременных мыслях" прямо писал об этом. Он опасался, что эта черта русского менталитета становится страшно опасной во власти; оборачиваясь беспредельным произволом; собственно, Булгаков то же самое выразил художественным образом, написав "Собачье сердце". Характерно, что сам Горький открыто присоединился к Системе и вошел в правительство, когда в одну ночь было казнено 512 человек…

Но задача романа в романе отнюдь не исчерпывается этим спором Булгакова с Толстым. В нем прочитывается как минимум еще один этический пласт, связанный с вопросом об исторической вине еврейского народа за убийство Христа. Булгаков дает четкий ответ и на этот вопрос: вложив это обвинение в уста трусливого лицемера, Булгаков тем самым опровергает его смысл. Везде, где Пилат пытается снять с себя вину за убийство и переложить ее на евреев, он получает один и тот же ответ: виноват он и только он.

Слова Иешуа "Мы теперь всегда будем вместе… Помянут меня, – сейчас же помянут и тебя!" – прямое обвинение Пилата в убийстве.

"…Ты его убил," – говорит Пилату Левий Матвей.

О том же говорят ему и угрызения совести.

По сути роман "Мастер и Маргарита" – история перерождения талантливого писателя, который когда-то изобличал преступления, но, став на сторону дьявольской системы, стал участником ее преступлений, погубил свой талант и в результате как писатель уходит в небытие, в забвение, – хотя продолжает губить других ("мертвый хватает живых").

В.К.: Надо ли понимать так, что Маргарита – тоже из "рогатой нечисти"?

А.Б.: О Маргарите столько всякого хорошего понаписано нашей критикой, что такое и пушкинской Татьяне не снилось после публикации соответствующих глав "Онегина": и "идеал вечной, непреходящей любви", и "благородство, цельность и сила чувства русской женщины", и "продолжение плеяды русских женщин, изображенных Пушкиным, Тургеневым, Толстым". Даже заведомо ироничные – если не сказать издевательские – слова, вводящие в роман Маргариту, наши критики склонны рассматривать как гимн: "За мной читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной читатель, только за мной, и я покажу тебе такую любовь!"

В.К.: Но ведь это слова не Булгакова, а рассказчика, "правдивого повествователя"! В конце концов, рассказчик может относиться к героям отнюдь не так, как автор, может извратить представление о герое или поиронизировать по его поводу, как в приведенной цитате…

А.Б.: Это так. Но давайте посмотрим, насколько правдив "правдивый повествователь" в обрисовке Мастера. Его образ, собираемый из характеристик, выданных текстом рассказчика, вполне совпадает с характером его действий и их результатом. По крайней мере, рассказчик факты не утаивает. Давайте пока исходить из этого же предположения и при разборе образа Маргариты.

В одной из редакций романа было такое место:

"Коровьев галантно подлетел к Маргарите, подхватил ее и водрузил на широкую спину лошади. Та шарахнулась, но Маргарита вцепилась в гриву и, оскалив зубы, засмеялась."

Спрашивается, чего бы лошади шарахаться от Маргариты? – Учуяла ведьму, нечистую силу? А чего стоит это "оскалив зубы"? Правда, в последней редакции этого откровенного посыла нет, Булгаков все проделал в романе тоньше. Инфернальный характер любимого Маргаритой сочетания желтого с черным описан и в словарях, а ведь именно это почувствовал при первой встрече с ней Мастер, заметивший в рассказе Бездомному: "Она несла свой желтый знак." И хотя она тогда и выбросила желтые цветы, не понравившиеся Мастеру, она не только не отказалась от этого сочетания, но и, символизируя свою и всей "рогатой нечисти" победу, сшила Мастеру черную шапочку с желтым "М", которую он таки стал носить.