Игорь Гергенрёдер - Солженицын и Шестков

«В Цезаре всех наций намешано: не то он грек, не то еврей, не то цыган — не поймешь. Молодой еще. Картины снимал для кино».

Цыган, снимавший картины для кино, — и это по представлениям Ивана Денисовича с его крестьянским знанием о цыганах? Хм. А «намешанность» наций? Не заглядывая в родословную человека, Шухов определяет «многообразие» кровей. Эксперт!

Впрочем, Солженицын вносит уточнение. Другой зэк попросил курившего Цезаря оставить ему докурить:

«— Цезарь Маркович! — не выдержав, прослюнявил Фетюков. — Да-айте разок потянуть!»

Ага, ясно теперь. И вроде не так пахнет, как если бы прямо сказать: еврей. Разумеется, Цезарь Маркович устроился на тёпленькое местечко, что, по неким расхожим представлениям, свойственно нации, волнующей простые сердца. «Цезарь богатый, два раза в месяц посылки, всем сунул, кому надо, — и придурком (слово лагерного лексикона выделено Солженицыным — прим. моё: И. Г. ) работает в конторе, помощником нормировщика».

Ему в обед носят кашу зэки, потрудившиеся на морозце. «Шухов помнил, что одну миску надо Цезарю нести в контору (Цезарь сам никогда не унижался ходить в столовую ни здесь, ни в лагере)».

Подробности о месте работы гордого заключённого насыпаны прещедрой рукой:

«Заскрипел Шухов дверью тамбура, еще потом одной дверью, обитой паклею, и, вваливая клубы морозного пара, вошел внутрь».

«Жара ему показалась в конторе, ровно в бане. Через окна с обтаявшим льдом солнышко играло уже не зло, как там, на верху ТЭЦ, а весело. И расходился в луче широкий дым от трубки Цезаря, как ладан в церкви. А печка вся красно насквозь светилась, так раскалили, идолы».

Помощник нормировщика изображён не без акцентированно густых мазков:

«Цезарь трубку курит, у стола своего развалясь». Он занят разговором с другим заключённым об Эйзенштейне.

«— Гм, гм, — откашлялся Шухов, стесняясь прервать образованный разговор. Ну, и тоже стоять ему тут было ни к чему.

Цезарь оборотился, руку протянул за кашей, на Шухова и не посмотрел, будто каша сама приехала по воздуху /…/

Постоял Шухов ровно сколько прилично было постоять, отдав кашу. Он ждал, не угостит ли его Цезарь покурить. Но Цезарь совсем об нем не помнил, что он тут, за спиной.

И Шухов, поворотясь, ушел тихо».

Фраза заставляет смахнуть слезу. «И пошли они солнцем палимы…» Сердце сжимается от умиления и горечи: застенчивый простой русский человек, приносящий столько пользы (на таких страна стоит!) — и развлекающийся «образованным разговором» Цезарь Маркович с его высокомерием и так далее… Солженицын добавляет и добавляет информацию об этом несущем известную идейную нагрузку персонаже: в помещение, где выдают посылки, «вошел Цезарь в своей меховой новой шапке, присланной с воли. (Тоже вот и шапка. Кому-то Цезарь подмазал, и разрешили ему носить чистую новую городскую шапку. А с других даже обтрепанные фронтовые посдирали и дали лагерные, свинячьего меха.)»

«Фронтовые» — обронено, не забыто. Фронтовики фронтовиками, а то — Цезарь Маркович, купивший себе право в меховой шапке щеголять. Попробуем представить среди заключённых на лагерной территории некоего зэка в таком головном уборе. Представили? Явится начальство с какой-нибудь проверкой, обратит внимание — и примет объяснение? Интересно, какое? Уж не сам ли Берия куплен Цезарем Марковичем? (или, скорее, его родственниками?)

Как мы уже прочли: Цезарю приходят посылки дважды в месяц. Что́ прислано ему на сей раз? «Цезарь получил колбасу, сгущенное молоко, толстую копченую рыбу, сало, сухарики с запахом, печенье еще с другим запахом, сахар пиленый килограмма два и еще, похоже, сливочное масло, потом сигареты, табак трубочный, и еще, еще что-то».

Всего не смог Иван Денисович заметить и учуять. Однако, уже и то удивительно, какие тонкости от него не сокрылись. Этот сельский человек отличает запах городского печенья от запаха сухариков (опять же, не деревенских!) Выходит, довелось-таки бывшему колхознику покушать и того и другого, а не есть лишь картошку сковородами, кашу — чугунками. Где довелось, остаётся строить предположения.

Что непростительно для Ивана Денисовича, так это незнание: сливочное масло испортится по пути из Москвы. Стоит зима, но почтовые вагоны отапливаются до плюсовой температуры, иначе зарастут изнутри льдом. Да и на складах, которые тоже — не холодильники, как посылкам не полежать? Нет, не отправляли сливочное масло в посылках, да ещё к салу в придачу.

Но Солженицын пишет: масло дошло. И: «Настоящий московский батон!» Не самолётом ли доставили отправление для Цезаря Марковича?

А вообще как приняли к отправке в каторжный лагерь такой ассортимент, где, помимо всего прочего, и сигареты, и табак трубочный? Приняли, а затем в лагерь пропустили? Причём происходит это регулярно, и отправители посылок, в те тяжёленькие времена, когда Иван Денисович ничего из дома не получал, не опасаются вопроса: откуда берёте?

Снова грешит против истины Солженицын. На сей раз — ради возбуждения ненависти к тем, чьим представителем вывел «богатого» Цезаря Марковича. Запахи сухариков и печенья только более заставляют поморщиться от пованивания антисемитской пропагандой.

И сахар здесь не впрок (не тот пиленый, что прислан Цезарю, а иной: которого не пожалел Солженицын для позаимствованного у Толстого вульгарно осовеченного Платона Каратаева — сиречь Ивана Денисовича).

Он истый народный тип — внушать это призван народный якобы язык, которым написано произведение, отразившее как бы восприятие Шухова. Но этого деревенского человека вдруг грубо заслоняет писатель Солженицын.

Смотрит Шухов на заведующего лагерной столовой — фигуру, полную физической силы. И как эта фигура отображается в сознании Ивана Денисовича?

«Завстоловой — откормленный гад, голова как тыква, в плечах аршин».

«Голова как тыква» — сравнение, ничего не говорящее о силе, о внушительности телосложения. Большая голова (как тыква?) может быть у больного рахитом, у дистрофика.

Далее — «в плечах аршин». Аршин равен 0,71 м. Ширина плеч впечатляет не особо. Она впечатляет, когда говорят: «Косая сажень в плечах». Сажень равна 2,1 м. Вполне подходяще для гиперболы. Аршин же — составная других фразеологизмов: «Мерить на свой аршин», «Как (словно, будто) аршин проглотил» (о ком-либо, кто держится неестественно прямо. Прошу прощения, что повторяю известное. — И. Г. )

Иван Денисович в этих вещах бы не запутался, уж никак не спутал бы аршин с саженью.

А русская национальная гордость, Учитель и пророк дал маху.

Ему бы признать своё творение тем, чем оно является: плодом ловкачества. Объяснить читателю: было время, когда стало можно и нужно сказать о лагерях, но сказать не разящую правду. Потому о лагере написано не то, что было.