Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2001 #1

Рубцова часто называют поэтом печали и сумерек. Но есть у него и ярчайший солнечный свет и радость. Как ребенок рождается для счастья, так и Рубцов был задуман природой как певец радости. Жизнь его ломала, но и обломки его мира грандиозны: “О, дивное счастье родиться…”, “Чтоб с веселой душой снова плыть в неизвестность…”, “Чувство

радости беспечной…”, “Радуясь бешеной гонке…”, “Образ прекрасного мира…”, “Радостная весть…”, “Сам я улыбчив и рад”, “мне радостно”, “веселью он вновь предавался…”, “Верил ты в счастье… Слушал о счастье младенческий говор природы…”

Радость его так глубока и небесна, что ее понимают не все. И тут она смыкается с грустью:

Мне грустно оттого, Что знаю эту радость Лишь только я один…

Как весь простор, небесный и земной, Дышал в оконце счастьем и покоем, И достославной веял стариной, И ликовал под ливнями и зноем!..

Имант Аузинь — ровесник Николая Рубцова, и именно он стал составителем книжки “Звезда полей” и одним из переводчиков нашего замечательного поэта на латышский. Наверное, Аузинь почувствовал какое-то родство с Рубцовым. Об этом говорят и стихи самого Иманта Аузиня, очень лиричные и глубокие.

А ночью заморозки были, в мертвый сон Цветок сегодня каждый погружен. Согреть в ладонях? Отогреть дыханьем? Нет, ледяной водой без состраданья Поить их корни в глубине земли, Чтоб выжили они и чтоб цвели…

Надо сказать, что поэты были хорошо знакомы. У Соколова (а он старше Рубцова на восемь лет) уже было стихотворение “Звезда полей”. Конечно, не он первым из поэтов использовал этот образ, но все же Соколова задело, что свою книгу Рубцов назвал именно так, “Звезда полей”, и что эта книга прославила “Буратино”.

У Рубцова стихотворение “Звезда полей”, написанное как отклик на соколовское, естественно, имело сначала посвящение — “Владимиру Соколову”. Но позднее посвящение исчезло. Возможно, Рубцов сам снял его, поругавшись с Соколовым. Рубцов называл его “дачным поэтом”, — на мой взгляд, совершенно справедливо. Вот это, вероятно, больше

всего и обидело Владимира Соколова. Ну как же: какой-то молодой провинциал, пусть и талантливый, смеет так говорить о нем, уже признанном московском поэте!..

Соколов надолго пережил Рубцова. Но обиду не простил — в своих многочисленных интервью и публичных выступлениях почти никогда не вспоминал его. А зря. История все поставила на свои места — оказалось, что именно Николай Рубцов нашел “золотой ключик” поэзии.

— Почему М. А. Рубцов после войны не забрал своих детей из детдома? Как он мог их бросить?

— Вы знаете, что к 1944 году у отца уже была новая семья. Мне всегда приходится как бы защищать отца. Не только потому, что Бог ему судья, но и потому, что многих обстоятельств мы можем попросту не знать. Например, в то время дети скорей могли выжить в детдоме, чем в семье. В Вологде после войны люди ели картофельные очистки… Старшие дети и не были в детдоме, они сначала были на попечении бабушки и тети Сони. Потом выросли, Гале в 45-м исполнилось уже 17 лет, Алику — 14, надо было работать, учиться… А каково было бы младшим жить с мачехой? Все это сложно…

“В коридорах я иногда видел Николая Рубцова, но не был с ним знаком. Он ходил как тень. Вот все, что я о нем знаю. Наша единственная встреча произошла осенью 1969 года. Я готовил на кухне завтрак, и вдруг — Рубцов. Он возник как тень. Видимо, с утра его мучила жажда. Он подставил под кран пустую бутылку из-под кефира, взглянул на меня и тихо произнес:

— Почему вы со мной не здороваетесь?

Я пожал плечами. Уходя, он добавил, притом серьезным голосом:

— Я гений, но я прост с людьми.

Я опять помолчал, а про себя подумал: “Не много ли: два гения на одной кухне?” Он ушел, и больше я его никогда не видел”.

Внимательный читатель найдет тут немало странного. Например, это: “Он ходил как тень. Вот все, что я о нем знаю…” Даже не “знал”, а “знаю”. Хотя уже к 69-му году Рубцов был первым поэтом России!.. В конце концов, Кузнецову надо было оборвать воспоминания на этой фразе, раз уж он больше ничего не знает. Так было бы логичней… Вообще, возникает впечатление, что большой поэт Юрий Кузнецов

пытается оторваться от Рубцова, перешагнуть через него. Но у Кузнецова это плохо получается, и вот уже он приезжает в рубцовскую Вологду, пишет какие-то воспоминания, упоминает Рубцова в своих стихах… “Юра! Я буду помнить сквозь туман Тебя, вино, Узбекистан!

”.

Когда Рубцов получил вызов в суд (видимо, по поводу алиментов), то он ответил телеграммой такого содержания: “Приехать не могу. С полным уважением, Рубцов”. Это очень по-рубцовски получилось — “с полным уважением”.

— Я же пишу стихи лучше всех!

— Но я же лучше тебя играю на гармошке, — отвечал Рачков.

Она приехала, нашла улицу и дом, поднялась на пятый этаж и позвонила. Поэт впустил ее, и она, стоя в комнате, уже собралась было излить ему свои высокие чувства, поклониться, так сказать, от имени читателей. Но…

На полу всюду были разложены или разбросаны листы рукописей, и Рубцов, опустившись чуть ли не на четвереньки, стал собирать стихи, чтобы навести в комнате порядок. Гости все же пришли!

Символическая, сильная сцена! Поэт милостью божьей — в ногах у читательницы. Поклонения так и не вышло. Как будто сама судьба не допустила. Рубцов на пьедестале — это было бы абсурдом в эпоху перевернутых истин. У нас все наоборот — высокий мал, а малый высок. Но дело не только в эпохе — поклонение не совпало бы и с личностью Рубцова, и с нервом его поэзии.

Суетливо согнувшийся, сгорбившийся Рубцов напоминает мне некоторых “нелепых” героев Достоевского. Вообще, эта фантастическая сцена в комнате поэта достойна пера Федора Михайловича, а не моего грешного…

Каково же было мое удивление, когда мы пришли в пустую длинную комнату, в которой кроме старенького чемодана ничего не было. — И это все? — спросил я. — Все, — ответил Николай”.

Эту историю рассказывают и по-другому. Например, в финале к машине подбегает новый сосед, майор, готовый изо всех сил помочь переехавшему поэту, но видит почти пустой кузов…

— Я вам почитаю свои стихи. Прочту, что взбредет в голову…

Строгий голос из зала (такая уж была эпоха):

— Надо читать, что положено.

Рубцов, почти не задумываясь, отвечает:

— А я всегда пишу, что положено. И вот из этого “что положено” прочту сейчас то, что взбредет в голову.

Причина такой горячей любви к компартии, видимо, была самая реальная. В 30-е годы М. А. Рубцов был репрессирован и около года просидел под следствием в тюрьме. Конечно, это было страшное потрясение для невиновного человека. Не приведи Бог испытать все ужасы чекистской неволи.

По семейному преданию, отца поэта освободил тогда очередной съезд партии: группа заключенных написала в адрес съезда письмо, и оно чудом дошло… Да, тут и молиться, пожалуй, будешь своим благодетелям.