Максим Фрай - Книга для таких, как я

Смешное понятие «культа» и «культовости» пришло в художественный мир из шоу-бизнеса и стало одновременно синонимом и необходимой составляющей понятия «успех». Успешный художник сегодня — это «культовый» художник. Доподлинно известно (откуда известно — непонятно; тут мы имеем дело с расхожей истиной неизвестного происхождения, из разряда сомнительных и в то же время как бы неопровержимых), что вот, например, Олег Кулик — это "культовый художник". А Катя Деготь — "культовый критик". Владимир Сорокин и Виктор Пелевин — "культовые писатели". Марата Гельмана периодически обзывают в прессе "культовым галеристом". Где-то, когда-то я слышал остроумное определение: "Культ — это восхищенное недопонимание".

С вашего позволения, на этом и остановимся.

Рассуждать о культурной политике России я решительно не способен. Поскольку, не являясь специалистом в данной области, не могу дать профессиональную оценку ситуации, а высказаться эмоционально, не употребляя нецензурных слов и выражений, в настоящей работе совершенно неуместных, попросту невозможно. Поэтому главы под названием "Культурная политика", по идее, быть не должно. Никто бы, кстати, и не заметил…

Однако вот попалось на глаза интервью Андрея Ковалева с директором Московского института имени Гете Михаэлем Кан-Аккерманом, напечатанное в газете "Время МН". И импортный герр Кан-Аккерман, совсем как русский куратор, сетует: Политики, за малым исключением, сейчас ничего не понимают в культуре и не считают ее нужной. Что ж, диагноз поставлен.

Остается добавить, что российские политики даже не пытаются сделать вид, будто считают актуальную культуру чем-то нужным. Когда они поймут, что создавать такую иллюзию совершенно необходимо, можно будет и о культурной политике писать, не матерясь.

Термин произошел от латинского curator — попечитель. Из трех его значений, приведенных в словаре (лицо, которому поручено наблюдение за какой-либо работой; член конкурсного управления; студент-медик, следящий за ходом болезни лежащего в клинике больного), мне, по понятным причинам, особенно нравится последнее.

В художественном мире куратор — не просто "главный организатор", но и, что немаловажно, проводник проектного начала в актуальном искусстве. Куратор обычно оказывается активным соучастником, соавтором или даже автором художественного проекта. То есть получается, что, по большому счету, кураторская деятельность — это такая принципиально иная форма авторства в искусстве.

Не следует забывать и о важной социальной, посреднической функции куратора. Куратор — это, помимо прочего, еще и полномочный представитель, «посол» искусства при других социальных институтах, отстаивающий интересы художников. Ну то есть в идеале так должно бы быть, а на практике, ясное дело, по-всякому бывает.

Но в любом случае не следует считать кураторов простыми «арт-менеджерами» и уж тем более — называть их так вслух при свидетелях. Грех это.

Маргинальный — дословно: находящийся на краю. Слово это часто употребляется с негативным оттенком: в частности, немытых бомжей, агрессивных коммунистов-анпиловцев или пэтэушников-токсикоманов тоже нередко называют «маргиналами».

Я все же предпочитаю наделять термин «маргинальность» иным оттенком смысла: пребывание "на краю" всегда предшествует выходу за пределы устоявшихся традиций. Русское актуальное искусство само в каком-то смысле находится "на краю": перестав быть нелегальным, оно оказалось в зоне почти абсолютной никомуненужности.

Романтический склад ума и хорошая память на цитаты из старых культовых фильмов вынуждают меня определить маргинальность как один из способов "бежать по лезвию бритвы".

Павел Пепперштейн, один из трех основателей Инспекции "Медицинская герменевтика", однажды заметил:

Я должен сказать, что медгерменевты воспринимаются как угодно. Это очень интересная особенность нашей группы. Мне даже приходило в голову составить сборник различных отзывов и печатных высказываний о нашей группе. Впечатление обещает быть очень странным — никакого хоть сколько-нибудь цельного образа не может сложиться вообще, потому что высказываются диаметрально противоположные мнения. Не то что оценки даются противоречивые, а описания никак не совпадают между собой. Для нашей группы эффект такого сборника был бы очень желательным. Поскольку в этой сумятице образов и отражений происходит полное исчезновение того, что же мы собственно такое. Мне кажется, такая неуточненность образа — это правильно. Пускай живет своею жизнью!

Странное это (и неблагодарное) занятие — писать о группе художников, для которых отсутствие цельного образа действительно является одним из важнейших, фундаментальных признаков.

Ну все же следует сказать, что Инспекция "Медицинская герменевтика" была основана в 1987 году, в состав ее вошли одесситы Сергей Ануфриев и Юрий Лейдерман и москвич Павел Пепперштейн; что в 1991 году Юрий Лейдерман "вышел в отставку" с инспекторской должности и занялся сольной карьерой, а с 1993 года "старших инспекторов" снова стало трое: в состав группы вошел харьковчанин одесского происхождения Владимир Федоров; что группа существует по сей день, а Ануфриев с Пепперштейном еще и роман издали. "Мифогенная любовь каст" называется. Я бы оную "Мифогенную любовь", к слову сказать, непременно включил в десятку самых значительных литературных проектов девяностых, если бы мне вдруг зачем-то понадобилось составлять эту самую «десятку».

Описать вкратце, чем же, собственно, занимается "Медицинская герменевтика" я не способен, а "не вкратце" — это уже форменное издевательство над читателем. Лучше просто приведу цитату из Бориса Гройса:

Художественная практика "Медицинской герменевтики" не может быть описана в рамках обычной классификации по жанрам: она включает в себя изготовление художественных объектов, перформансы, писание текстов и просто ведение дружеской беседы, но, в сущности, не является ни тем, ни другим, ни третьим и не суммой всех этих занятий. <���…> Уже название группы указывает, что она занята в основном определением и истолкованием неких симптомов с целью, возможно, лечения болезни, о которой они свидетельствуют.

Следует, наверное, упомянуть о принадлежности «медгерменевтов» к кругу московского концептуализма: они не просто продолжают эту традицию, но живут внутри традиции и ее же описывают. Это важно.

А еще есть такая любопытная точка зрения, что «Медгерменевты» разбудили Осмоловского, Бренера и Кулика своей декларированной апелляцией к архиву «правильных» знаний о современном искусстве, т. е. быстро и эффектно создали убедительный миф о существовании некой «консервативной» традиции, "образ врага", так сказать. И это, наверное, тоже правда.