Николай Лесков - Статьи

Нельзя не согласиться с глубоко верным замечанием автора о том, что, приступая к народному образованию чрез посредство сельских священников, необходимо прежде всего обратить внимание на самих священников. Но далеко не так верны нам кажутся дальнейшие заключения автора и окончательные его выводы. Он говорит, например, что крестьянин, вступающий в сводный брак, убежден в законности этого брака и в том, что венчание не есть дело необходимое, и вслед за тем причину происхождения и размножения сводных браков объясняет корыстолюбием и взаимным столкновением властей, приставленных для надзора за правильным соблюдением обрядных форм брачного союза. Тут что-нибудь не так! Если сводные браки порождены одним только злоупотреблением власти, то мы понимаем, что с уничтожением этих злоупотреблений уничтожатся и сводные браки. Но если сами русские поморские крестьяне убеждены в законности сводных браков, то… как же тут быть, какое заключение следует вывесть из этой посылки? Убеждение далеко не то, что — злоупотребление, и искоренить его административными мерами — как это известно из всемирной истории — нет никакой возможности. Но г. Муллов, как человек просвещенный, знает это лучше нас и предлагает другое лекарство, более разумное и действительное: просвещение народа и влияние духовенства.

Спора нет: средство очень хорошее и благонамеренное; но просвещение, образование, нравственное влияние — понятия очень эластичные, и с ними нужно обходиться осторожно. Иезуиты и вообще католическое духовенство по большей части народ образованный, но научились ли все эти господа просвещенно относиться к чужому убеждению? В состоянии ли их просвещение действительно просветить сводчиков и рассеять странные убеждения их о законности незаконного брака? Не решаемся ответить на этот вопрос и обращаемся с ним собственно к г. Муллову.

Еще менее мы можем согласиться с г. Мулловым в том, что между русским сводным браком и французским гражданским браком вся разница состоит будто бы только в том, что гражданские браки дозволены законами страны, а сводные браки запрещены ими и трактуются общественным мнением зауряд с наложничеством и конкубинатством; он сам на стр. 21 говорит, что “в местах, населенных раскольниками, многие, считающиеся единоверцами и даже православными, бывают в церкви только в крайних случаях; иному даже придется быть в церкви только три раза: когда его крестили, когда он женился и, наконец, когда его отпевали уже мертвого. Притом, если такого христианина несут в церковь крестить или отпевать или если он сам идет туда венчаться, то вовсе не потому, чтоб сознавалась в том внутренняя необходимость, признавалась святость крещения, брака, церковного покаяния; делается это часто единственно для того, чтоб устранить от себя всякого рода притеснения, могущие быть со стороны как духовных, так и светских властей; следовательно, чисто из материальных расчетов, как необходимая формальность, требуемая законом и правительством”. На странице 24: “не венчание собственно нужно крестьянину, а позволение жить с избранною им подругой”, и, наконец, страниц<���а> 28: “церковное покаяние (крестьянин) сочтет просто формальностью, так как он убежден в законности своей связи и ненеобходимости венчания”.

Не говоря уже о том, что все эти выписки еще более подкрепляют наше мнение о неправильности прежнего вывода г. Муллова, то есть, что сводные браки происходят от злоупотребления властей, они же, эти выписки, свидетельствуют и о различии религиозных взглядов между французскими гражданами и русскими сводчиками.

Мы знаем, что во Франции гражданскому браку предшествовал брак церковный, существующий ad libitum [132] По желанию, на выбор — Лат. и до сих пор, и что народ французский, в силу всех особенностей своего развития, смотрел на церковное благословение брака как на известный вид договорной формы и потому нашел более удобным и соответственным своим понятиям заменить ее более упрощенными формами гражданского договора. Русские же сводчики, как явствует из слов г. Муллова, вовсе не признают никаких форм, ни церковных, ни тем менее гражданских, и держатся этого убеждения, вероятно, потому, что не видят в брачном союзе никаких элементов для договора, контракта.

Брачный договор, как и всякий другой договор, может возникнуть только там, где нет другого начала, способного скрепить союз, где нет любви и доверия между людьми, вступающими в этот союз, словом, договор имеет предметом примирить интересы супругов и обеспечить их от взаимных обид, а не соединить их. Сводные же браки, напротив, имеют в виду только эту последнюю цель — соединение двух существ. Г. Мул-лов, к сожалению, не объясняет нам историю происхождения убеждений сводчиков о законности сводных браков, и потому мы не имеем возможности раскрыть это убеждение во всей его полноте. Очень может быть, что эти браки, то есть браки, совершаемые без участия духовных лиц, завещаны русской истории известной эпохой двоеверия и есть не что иное, как продолжение брачных форм дохристианского периода.

Мы выражаем эту загадку, ничем ее не подкрепляя; но она невольно приходит на ум, когда всмотришься пристальнее в основы сводного брака, в сущности, ничем не отличающиеся от православного брака. И там и тут не допускается никакой гражданской сделки, и любовь считается единственным началом, способным дать браку его законную силу, — словом, таинственным союзом любви, которого сочинить по произволу невозможно и которого отсутствие не в силах заменить никакой контракт, как бы мудро он ни был обдуман. Сходство, как видите, большое, но нельзя сказать, чтоб и разница в понятиях о сводном браке и о браке церковном была малая. Разница эта всем известна; наше дело было указать только на сходство, и, быть может, этому-то сходству, как основательно полагает профессор Лешков (см. “Русский народ и государство”, страница 268), мы обязаны быстрому распространению у нас христианства, которое нашло на нашей почве уже готовым и выработанным то самое понятие о браке, которое входило в основу христианского учения. Требование христианской церкви, говорит пр<���офессор> Лешков (“Народ и государство”, стр. 268), совпало с требованием общины, рассматривавшей население страны массою сил, производящих все в общине и народе, богатство и благосостояние, и обеспечение”. Русский смысл никогда не совпадал в понятиях о роде человеческом с известным парадоксом Мальтуса о людях, лишних на пиру жизни, — парадоксом, который еще так недавно французский ученый Мишель Шевалье торжественно объяснял в своей речи, произнесенной в Collège de France.

Возвращаясь к сравнению сводного брака с французским гражданским браком, мы должны прежде всего не упустить из виду следующей, весьма важной разницы между ними: французский народ отверг церковный брак, а русские поморцы только не приняли его.