Николай Лесков - Статьи

Не уместнее ли здесь, перед этими саркастическими недоумениями г. Авенариуса, тот удивительный знак, который он дерзкою рукою поставил посреди стихов Пушкина и откуда никто в целой редакции не поторопился вымарать этого знака, так громогласно свидетельствовавшего о быстром, но повсеместном распространении невежества и безграмотности в русской литературе? Да; здесь он гораздо уместнее. Здесь уместен целый печатный лист удивительных знаков.

Глядя на книжку, в которой с такою детскою невинностью допущено такое искреннее сознание невежества участвовавших в составлении ее людей, поневоле еще и еще раз спросишь себя: что только у нас не находит себе места в печати? Поневоле задумаешься, чтo у нас в нынешних наших писателях считается подготовкою, достаточною для литературной работы? Поневоле спрашиваешь себя наконец, что делается с не лишенными знаний людьми, попадающими в коллегиальное собрание членов необразованных редакций? Что делает, например, во “Всемирном труде” г. Гиероглифов, у которого нельзя отнять ни ума, ни известной эрудиции, тогда как, всеконечно, по одной лишь невинности остальных руководителей журнала там печатаются любовные похвальбы г. Авенариуса и совершенно умопомрачительные статьи г. Соловьева, где за серьез рассказывается, что в литературе англичан почти не было цинизма, когда в той литературе есть Свифт, Стерн, или что в нашей литературе не было романтизма, потому что мы православного исповедания (!). Начитанность этого столпа ханского журнала так велика, что ему даже неизвестно, что в нашей литературе была продолжительнейшая полоса романтизма и история нашей литературы упоминает целую вереницу известнейших имен писателей-романтиков. Он не знает, что русский романтизм имел своих больших друзей, был предметом больших рассуждений и толков; что его не отрицал в русской литературе ни один человек, прочитавший внимательно хоть одну хрестоматийку, и что о нем переписывался с Родзянко Пушкин, так и начинающий свое послание к Родзянко:

Неужели и г. Гиероглифов не знает, что отрицать романтизм в нашей литературе — значит говорить глупый вздор, изобличающий в членах редакции непростительное невежество, круглое и всесовершенное незнакомство с теми литературами, о которых г. Соловьев ведет свои нескончаемые и лишь единством непрерывного бессмыслия связанные статьи? Что же он не спасает нового и неопытного в литературном деле г-на Хана?

При нынешней бедности наших литературных сил совершенно понятно, что новому изданию невозможно идти с блестящими статьями: их взять негде, и редактору нельзя ставить в вину, если издание его идет скромнее, чем бы желалось. Понятно и то, что и умный писатель, обмолвясь, может сказать иногда изрядную глупость. Но если глупости эти идут одна за другою в каждой книге, — идут, одна за другую цепляясь и одна другую догоняя, — то чего же может ждать такое издание в самом ближайшем своем будущем? А предприимчивые люди, подобные г-ну Хану, в нашей литературе, особенно в последнее время, так редки, что не поберечь его и, стоя возле его предприятия, равнодушествовать к ходу этого предприятия с нравственной точки зрения почти преступно. Журнал г. Хана до сих пор возбуждает лишь злорадный смех литературных свистунов да удивление серьезных друзей литературы, пожимающих только плечами при чтении печатаемого в нем хлама; между тем как журнал этот, при независимости его редактора и очевидной готовности его вести свое дело в возможно совершеннейшем виде, мог бы служить обществу серьезную службу, а не быть предметом одних насмешек, к сожалению далеко не безосновательных,

Нигилист с. — петербургской академической газеты был в Александринском театре. Событие это само по себе, кажется, небольшой важности; но нигилист академической газеты такой человек, который куда ни ступит, везде состроит какой-нибудь фельетонный скандал. Недавно еще, ездивши смотреть на царскосельские скачки, он надумался рекомендовать нам брать примеры воспитания с животных, а теперь в новом фельетоне почтенной газеты рассказывает, что он видел вновь поставленную на Александринском театре драму “Ледяной дом” и называет автором этой драмы г. Дьяченко, когда как автор этой пьесы нигде себя не называл этим именем. Кто занимался переделкою Лажечникова романа для сцены, это до сих пор никаким определенным путем, дозволяющим произносить имя переделывателя, не было известно. На афишах значилось просто, что драма переделана кем-то, скрывающимся под буквою Л.

Сокрытие имен под начальными буквами фамилии или под псевдонимами у нас издавна не уважается; это считается у нас как бы за некоторую низкую трусость и за ехидство. Ехидство это, по мнению одних, у хорошего литератора должно возбуждать скорбь, а по мнению других, должно возбуждать преследование и разоблачение. Представителем первого, тихого и наивного мнения до сих пор постоянно являлся один любопытный эстетик, скорбящий, что на него все нападают какие-то Пустынники да Незнакомцы. Представителями же другого взгляда, по которому анонимы и псевдонимы следует обличать и срывать долой литературные маски, были гг. нигилисты. Образ действия сих последних был самый решительный и состоял просто в том, что анонимного или псевдонимного автора прямо называли его настоящим именем и предавали это имя помыкательствам. Такое бесчинство было произведено с Марком Вовчком, с В. Крестовским (автором “В ожидании лучшего”), с Евгениею Тур, с Щедриным, с Incognito и с Стебницким.

Когда кто-нибудь вступался за вскрытие псевдонимов, нигилистические органы над этим заступничеством только издевались. Исключительное явление в этом роде составляла обмолвка одной московской газеты, которая, цитируя статью “Современника”, подписанную “ — бовъ”, обмолвилась и сказала Добролюбов. Дружные в этаких случаях нигилисты хватили московскую газету на зубок и посмеялись над нею, сколько хотели, и в заключение присоветовали ей считать, что статью, под которою напечатано “ — бовъ”, писал Крепколобов или Твердохлебов, а не Добролюбов.

В этом единственном случае упоминание имени нигилистического писателя по поводу подписи “ — бовъ” было сочтено не только непростительною литературною неловкостью, но даже умышленным преступлением, достойным порицания и кары.

Но прошло некоторое время, и с прекращением “Современника” и “Русского слова” случаев такого бесчинства с вскрытием псевдонимов не замечалось; и вдруг ныне снова принимается за это рукомесло академическая газета, редактируемая г. Коршем.