Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

— Ладно, готовь все бумаги, я подпишу. И как это Анатолий Георгиевич тебя отпускает?

Кто за тебя остается?

— По оргвопросам пусть Сворак решает все. Ну и контакты с политуправлением и спецчастями тоже без меня — только он. По газете — Рощин. По студии — Васильев. Радио — Паляницын. Справятся — люди опытные. И меня в два раза старше, между прочим, — позволил себе улыбнуться Валерий Алексеевич.

— Иди уж, тоже мне Гайдар нашелся — в шестнадцать лет на белом коне. Давно уже и сам не мальчик, не хвались. До отлета обязательно реши вопрос с ОМОНом. Там у них на днях будет решающее партсобрание. В общем, сам решишь как, но чтобы мы в стороне от процесса не остались. Раз уж там у тебя друзья — используй ресурс на все сто!

— Печень у меня не такая здоровая, Игорь Валентинович, чтоб на все сто, — засмеялся Иванов.

— А ты иногда головой работай, а не только печенью, — едко поддел молодого коллегу отставной полковник. — Но молодец! С газетой и поднятием тиража ты хорошо придумал, деньги нужны. очень нужны, короче. Да и все остальное — грамотно. Лети! Но сначала — Вецмилгравис, до отлета доложишь!

— Наше дело солдатское — сказал «есть» и сделал по-своему, — отшутился Валерий Алексеевич и пулей вылетел из кабинета, несказанно удивив сидевшую в приемной Татьяну Митрофановну.

— Валерий Алексеевич! Вам билет до Новосибирска на какое число бронировать? Они не каждый день летают, имейте в виду!

— Спасибо огромное! Я буду знать точно послезавтра, хорошо?

— Ладно! Я тогда сама выкуплю и вам принесу, а с бухгалтерией мы потом рассчитаемся.

— Вот за что вас люблю, Татьяна Митрофановна, так это за доброту и ласку! — уже вылетая из приемной, выдал на бегу Иванов и послал воздушный поцелуй зардевшейся молодой женщине, супруг которой, кстати, работал начальником Рижского аэропорта.

В своем кабинете Валерий Алексеевич с наслаждением закурил, несмотря на недовольный взгляд Сворака, и выразительным жестом показал коллеге, что с него, Иванова, пузырь сегодня.

— Летишь? — тут же оценил ситуацию Петрович.

— Лечу! Надо проветриться! А то закис тут с бумажками, в самом-то деле. Слушай, Петрович, тут Лопатин выдал информацию к сведению… скоро определяться наши друзья с дубинками будут. Просил подсуетиться. Так что ты имей в виду, если я в ближайший день-два куда пропаду, то я на базе. Ну а если труп мой хладный обнаружат, то тогда… Понял, где моих недоброжелателей тогда искать… Все там же, короче.

— Понял, Валера. — Сворак посерьезнел. — Да, обернуться может по-всякому… В общем, ясно, подстрахую издалека. Не беспокойся. Ну что, обещал — пошли!

— В «Дружбу»?

— В нее, родимую. Рабочий день, между прочим, уже полчаса как закончился! Кстати, смотри, какой подарок мне прислали наши латышские братья!

Сворак неторопливо вытащил из ящика стола и развернул коричневый пакет бандероли.

Там были картонные синие тапочки для покойников и тоненькая белая стеариновая свечка. Иванов повертел «презент» в руках и хмыкнул недоуменно:

— А я всегда думал, что они черные или белые…

— Ну, теперь будешь знать, — хохотнул весело Сворак.

— Ничего, Миша, нас, если что, с голыми пятками зароют, ты уж не надейся на излишний комфорт, — задумчиво протянул Иванов и отмахнулся (самому таких подарков уже прислали немало и на службу, и по домашнему адресу). — Пойдем скорей, есть хочу, сил нет Сосны сели уж за ели…. Тьфу! Солнце село уж за ели — видишь, заговариваюсь от голода!

— Ничего, ничего, тебе полезно, а то уже животик появляться начал — в тридцать-то лет! — Подтянутый, энергичный — просто живчик в свои пятьдесят — Сворак похлопал товарища по плечу и подтолкнул в сторону выхода: — Не задерживай движение!

Мне долго не давала покоя одна мысль — почему так мало рассказывает сосед о латышах? Все о себе, о своем, о друзьях, о коллегах, о русских, разных таких вчера и сегодня — в России и за ее пределами. А латыши — фоном только лишь проступали в рассказах Валерия Алексеевича. Не выдержал, спросил однажды напрямую.

— А какие такие латыши?! — удивился Иванов. — Нет никаких таких латышей. Да и те, кого таковыми называют, как и хохлы, и эстонцы, и многие другие прочие народы, — гомункулусы — не при делах они, сосед, понимаешь? Как бы тебе объяснить… Я всегда простую метафору привожу. Вот дали тебе булыжником по голове, ты же не будешь его потом пинать в остервенении ногами? Наверное, сердиться будешь на того, у кого булыжник был в руках? Так вот и латыши — такой же булыжник. Нечего о них рассказывать. Как-нибудь, при случае, расскажу тебе о происхождении этой загадочной народности. И о тех мифах, которые выдумала о прибалтах наша демократическая, еврейская преимущественно, интеллигенция. Об их пресловутой «культуре», «цивилизованности», «трудолюбии»… Проще говоря — ерунда все это! Бред! Нет у них ни культуры, ни науки, ни искусств, ни материальных следов цивилизации. А есть русское, немецкое, шведское, польское наследство на прибрежном пятачке, заселенном вчерашними свинопасами, которые сегодня стали считать себя почему-то наследниками русского, немецкого, шведского, польского, советского и прочего добра, включая памятники культуры и выдающихся людей прошлого. Это они — латыши и эстонцы — на самом деле колонизаторы и оккупанты Прибалтики, присвоившие себе не по праву, а по воле политической конъюнктуры то, чего они не достойны. Впрочем, ты сам видишь, что они уже во второй раз все доставшееся им наследство просрали. Такая вот, с позволения сказать, нация. Нечего о них говорить! Говорить надо о нас! О русских! Которые позволили латышам, хохлам, грузинам и прочим нашим «братьям» растащить не ими построенную империю. Наши проблемы в нас! В русских! Какие еще латыши, в самом деле? Что они решали в Прибалтике когда-нибудь за последнюю тысячу лет? Не о чем говорить. Себя уважать надо! Свой народ, свою страну, свою веру, свою культуру, свою историю! Пока они еще есть и пока их не прихвати-зировали вместе с нефтью и газом.

Пожал я плечами. Пошел домой. А спорить не стал. Ну что, Иванов сам не видит нашего повседневного свинства? Этой грязи кругом, этого воровства и взяточничества, этого предательства на каждом шагу, пьянства и наркомании, бедности и просто нищеты? Что он, не видит этого, что ли? Или он думает, что все вышеперечисленное — это не есть основное свойство нашей русской жизни и нашего народа? Окурок подпалил мне пальцы, я выронил его на чисто выметенную брусчатку перед обычной бревенчатой дачей Ивановых. Плюнул сгоряча, полез в карман — там смятая пустая пачка. Бросил и ее наземь, остервенясь непонятно почему. Потом понял почему. Поднял и пачку, и окурок — положил в мусорник у входа в дом Ивановых. Сам на себя рассердился за это и побрел домой, вспоминая великого пролетарского поэта: «Ригу не выругаешь — чистенький вид. Публика мыта. Мостовая блестит.»