Тимофей Круглов - Виновны в защите Родины, или Русский

Конечно, с другой стороны, Москва могла в любой момент перекрыть снабжение и вообще кислород. Но она этого не делала. Горбачев ограничивался очередным строгим китайским предупреждением. А если посмотреть пристальнее, то и наоборот — с латышами пытались договариваться и потихоньку сдавали им все.

Поскольку состоящая из латышей сельская милиция в подавляющем большинстве перешла на сторону латвийского МВД и новой прокуратуры, то можно было смело говорить о том, что у новой латышской власти появились свои вооруженные структуры. Милиция в сельских райотделах и десятках маленьких провинциальных городков была вооружена, хватало вооружения и в республиканском МВД; в Риге спешно создавались незаконные вооруженные формирования, такие как «добровольцы» Бесхлебникова и Первый полицейский батальон «белых» беретов Вецтиранса. Впрочем, а разве законными были вооруженные милицейские подразделения, подчиненные латышскому МВД незаконно провозгласившей себя «независимой» республики? Все они действовали в нарушение Конституции СССР и Латвийской ССР. И вообще-то, являлись ни чем иным, как бандформированиями. Но Москва с этой латышской бандой договаривалась. Так и жили. Республиканское Управление КГБ сидело тихо на своем месте и ничего не делало. Ни вашим, ни нашим.

Подчинялись, кто кому хотел. И никому не подчинялись. Как все это вообще не рассыпалось в одно мгновение — понять было просто невозможно. Видимо, государственные структуры были настолько крепки и имели такой запас инерции, что даже годами продолжающееся двоевластие не могло обрушить все и сразу. Степ бай степ — шаг за шагом — капля камень точит. Тем более, если процесс распада согласован на самом высшем уровне — в Рейкъявике, например, или на Мальте. А потом управлялся плавно из Москвы. Как это сейчас называется? Управляемый хаос? Управляемый конфликт? Кризисный менеджмент? А людям надо было с этим жить.

По ночам в Риге все чаще гремели взрывы — Иванов с Васильевым уже устали снимать их последствия, к счастью, обходившиеся без жертв. То военное училище, то железнодорожная больница, то русская школа, то райком партии. В районах тоже частенько погромыхивало, но там в основном взлетали на воздух спешно устанавливаемые активистами новой власти памятники латышскому легиону СС.

Талоны отоварить становилось все большей проблемой. Пропало все, на чем зиждилась нормальная, человеческая жизнь. К концу 90-го года стали все чаще пропадать работа и, соответственно, зарплата. Любимый латышский лозунг: «Хоть в лаптях, но на свободу!» начал себя оправдывать. «Свободной Латвии — свободные цистерны!» — писали в ответ русские остряки на пустых составах, стоящих на запасных путях. А однажды, прямо на Центральном вокзале Иванов увидел электричку, на боку которой было крупно намалевано: «Хрен сосать в твой рот голодный даст тебе твой фронт Народный!».

Интерфронт поднимал людей на митинги и забастовки! Все чаще к русским, протестующим против экономической политики нового правительства у здания Совета Министров, присоединялись латыши. Для них это был почти подвиг. Ситуация складывалась так, что генетическая память о фашистском режиме Ульманиса не позволяла латышам забывать о том, что любой сосед, коллега, даже родственник — может донести в ячейку Народного фронта о «кангаре» — предателе латышского народа. Особенно, если ты работаешь в латышской организации. Молчи и поступай как все. Да и 700 лет немецкого владычества не прошли даром. Точно так же, изменись завтра ситуация на противоположную, и те же латыши доносили бы друг на друга, как делали они это в годы сталинских депортаций. Короче говоря, надеяться на латышский народ было так же наивно, как в годы Отечественной войны на солидарность немецкого рабочего класса.

Большинство русских, а их, вместе с украинцами и белорусами всегда было более 90 процентов нелатышского населения — не верили никому, кроме себя и Интерфронта.

Но КПЛ мешалась под ногами и старательно запутывала людей, внушая им беспочвенные надежды на Союзные органы и на Горбачева. Забастовочное движение, которое могло потрясти и даже сломать новый режим, ограничивали как только могли. Москве и ЦК КПЛ нужно было лишь придержать новые латышские власти, лишь попугать их, чтобы не сломали с дуру тщательно выстроенные планы по развалу всей страны. Поэтому едва начатые забастовки останавливались уже на второй день не забасткомами и не Интерфронтом, а настоятельными требованиями Москвы и ЦК КПЛ.

Еще летом Иванов ездил с Алексеевым в Вентспилс на совещание руководства прибалтийских портов. Там были первые лица портов Таллина и Лиепаи, Риги, Вентспилса и Клайпеды. Иванов лично писал от их имени «Обращение представителей морских портов и предприятий Балтийского бассейна в Президиум Верховного Совета СССР». Все было всерьез — в случае очередного непринятия мер из Центра, портовики грозили немедленно остановить работу. Это значило, что все железные дороги от Москвы до прибалтийских портов встанут через пару дней, забитые на всем своем протяжении цистернами с нефтью, вагонами с калием, металлом, лесом. Этот ударило бы по перестройщикам гораздо сильнее, чем проельцинские шахтерские забастовки. И в портах, и на железной дороге по всем трем республикам были сильнейшие организации Интерфронта и Интердвижений.

Когда с Нового — 1991 года началось многократное повышение цен на все товары и услуги первой необходимости, договоренность о всеобщей забастовке была достигнута. Сигналом для всех должны были стать электрички, которые остановили бы свое движение ровно в 00.00 часов по всей Латвии. Этого сигнала народ не смог бы не заметить, и тогда встал бы весь транспорт, все порты, все крупные предприятия Латвии, а потом и всей Прибалтики. Железнодорожников, которые должны были начать первыми и первыми понести ответственность, вплоть до уголовной, уговаривали долго. Первым — всегда труднее всех. Но кто-то должен был подать сигнал ко всеобщей забастовке. И когда обо всем уже договорились, когда до нуля часов оставались считанные минуты, Клауцен — первый секретарь Рижского горкома партии — по приказу Рубикса, находившегося в тот момент в Москве, у Горбачева, отменил всеобщую забастовку. Это было не просто предательством. Этот шаг был необратимым. После него никого уже нельзя было поднять всерьез на крупное мероприятие против новой власти. Последние надежды на Москву и на ее представителей в Риге — рубиксов-скую компартию — рухнули окончательно.

С этого момента отношения между Интерфронтом и Компартией, и без того натянутые, обострились как никогда.

На Третьем съезде ИФ Лопатин, поддерживавший ЦК КПЛ и ЦК КПСС, был переведен по его просьбе на другую работу — в Москву, председателем Объединенного Фронта трудящихся. Анатолий Алексеев, всегда выступавший за полную самостоятельность Интерфронта, стал единоличным лидером Движения. Но времени на то, чтобы заново выстраивать всю работу уже практически не оставалось. Наступил одна тысяча девятьсот девяносто первый год. И количество готово было перейти в качество.