Арсен Мартиросян - СТАЛИН и репрессии 1920-х – 1930-х гг.

С какой стати тривиальное явление — казенный язык, который присущ следствию во все времена, — дает хоть какие-то основания для политически ангажированного вывода? Трафаретное мышление, трафаретный образ следствия, трафаретные формулировки действительно имели тогда место. Ну и что из этого следует? Или должно следовать? Ведь не лирические же беседы на философские темы вели, а выясняли тайную, подрывную деятельность, именуемую вполне однозначно. Причем трафарет наименования задается законом. Увы, г-жа Кантор не считает нужным принимать во внимание такие досадные, с ее точки зрения, «мелочи», как его Величество Закон!Напоминаю, «Закон суров, но это закон»!Кстати говоря, если уж на то пошло, то ведь и столь обильно цитируемое г-жой Кантор заключение экспертов тоже ведь не отнесешь к шедеврам эпистолярного жанра — все тот же казенный язык, те же заданные законом трафаретные выражения.

Ну, а что должно следовать из «неодномоментности написания фамилий»и тем более «различных рисунков запятых»?Насчет последнего действительно не знаю, потому и не буду ничего говорить. Пусть эксперт и г-жа Кантор сами объясняют, что за «мадонну» или «Код Да Винчи» они узрели в этих рисунках. Что же до первого — «неодномоментности написания фамилий» — так ведь и тут все просто. Подследственный пишет собственноручные показания. По мере написания вспоминает те или иные фамилии, факты и добавляет их в уже написанный текст. Тем более после очных ставок, во время которых Тухачевского уличали во лжи и неискренности. Не говоря уже о том, что в ходе следствия по таким важнейшим делам очень часто предъявляли полученные по каналам разведки данные зарубежных спецслужб, в том числе и агентурные досье на многих из оказавшихся на Лубянке «борцов со сталинизмом». Тут уж и впрямь затрясешься от сильного душевного волнения, и рука дрогнет, и вообще не в своей тарелке будешь. Но это обычная практика любого следствия, в каком государстве оно ни происходило бы.

Всегда используются и иные достоверные материалы, чтобы вывести подследственного «на чистую воду». К примеру, в 1939 г. наши войска захватили во львовской тюрьме знаменитого в то время польского разведчика Сосновского. Так вот, во время допросов его постоянно уличали во лжи и неискренности — благо ценнейший агент советской разведки в гестапо «Брайтенбах» передал все материалы своего ведомства по контрразведывательной разработке Сосновского. Короче говоря, ляха довели до того, что он не просто потел — с него от волнения лило в три ручья, он краснел, бледнел и трясся в самом прямом смысле слова и в конце концов просто взмолился, предварительно с восхищением оценив высочайший профессионализм советской разведки. Но, подчеркиваю, с какой стати «неодномоментность написания фамилий»может дать право на политически ангажированный вывод? Разве никто из нас никогда не вносил правки и дополнения в уже написанные тексты? И разве не приходилось это делать — хотя бы по соображениям экономии места на уже заполненной текстом странице, — несколько иным почерком? Что тут такого необычного? В конце-то концов, кто из подследственных не понимал всей серьезности переплета, в который они попали в результате разоблачения их заговора? Но ведь человек так устроен, что ему хочется надеяться на лучшее, — он без этого просто не может. Однако от сильного душевного волнения в связи с ясным осознанием возможности и тем более реальности самого сурового приговора их трясло по всем статьям — отсюда и все «специфические особенности» почерка ими написанного. Суть же они изложили верно — у них не было иного выхода, против них были такие неопровержимые данные, что не приведи Господь!

Вот это и есть самое главное, что дает право на серьезные политические и юридические выводы! Но, очевидно, такие соображения в среде почему-то ринувшихся в околополитологию и околоисторию искусствоведов не принято брать в расчет. А зря.

Глупейшей болтовни на эту тему так много, что просто бессмысленно разбирать каждую трепологию бандерлогов антисталинизма. Мы сделаем иначе. Назовем официально рассекреченных агентов и сотрудников разведки, которые внесли весомый вклад в разгром заговора военных. По их количеству и качественному составу сразу станет ясно, что ни о каких выдумках и речи быть не может.

1. Австрийская графиня и коммунистка Рут фон Майенбургиз военной разведки. В период с 1934 по 1938 г. выполнила серию ответственных заданий ГРУ в Европе. К 1938 г. уже была полковником РККА (всего за четыре года!). Рут фон Майенбург сумела внедриться в оппозиционно настроенные круги вермахта, прежде всего благодаря близкой дружбе с генералом фон Гаммерштейном-Эквордом. Ценность добывавшейся «красной графиней» информации была настолько велика, что она удостоилась личной благодарности наркома обороны Ворошилова. Да и сам факт того, что за четыре года она «доросла » до звания полковника — тоже о многом говорит. Запросто так в разведке звания не присваивают, тем более тогда!

2. Дочери самого генерала фон Гаммерштейн-Экворд: Хельга и Мария Луиза.Вначале были информаторами разведывательного аппарата Компартии Германии, а затем стали сотрудничать и с советской разведкой.

3. Информатор разведаппарата КПГ — саксонский аристократ, бывший офицер, сохранивший связи в военных кругах Арнольд Фит фон Гольсенау (впоследствии стал известен как писатель Людвиг Ренн).

4. Агент ГРУ под псевдонимом «Эльза»,работавший в Германии и Австрии. Идентифицировать ее имя по литературе не представилось возможным. Известно, что добывавшаяся ею ценнейшая информация наверх «почему-то» не докладывалась. Самый последний доклад «Эльбы», представленный буквально накануне разгрома и ареста руководителей заговора, не был доложен ни Ворошилову, ни Сталину.

5. Дочь американского посла в Берлине — Марта Додд,агентурный псевдоним «Лиза».Ценность «Лизы» с точки зрения разоблачения заговора была двоякой. С одной стороны, она имела очень широкие, в том числе и интимные, связи среди политической, промышленной и военной верхушки нацистской Германии, многие представители которой были ее любовниками (одним из них был знаменитый германский летчик, генерал Эрнст Удет, заместитель Г. Геринга в министерстве авиации). С другой стороны, ее отец — посол США в нацистской Германии Уильям Додд, к бумагам которого (а также к документации посольства) она имела прямой доступ, — поддерживал близкие личные отношения с ближайшим соратником Гитлера Эрнстом Ханфштенглем по кличке «Путци», впоследствии эмигрировавшим в США и ставшим советником президента Рузвельта. Кстати говоря, эмигрировал он именно после начала провала заговора военных. Как выяснилось из зарубежных материалов, обвинение, которое бросил Сталин в адрес Тухачевского в связи с тем, что тот передал немцам мобилизационный план, было связано именно с Ханфштенглем.