Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #10

По сути, у него не было единомышленников. Главным образом потому, что он не признавал нравственных компромиссов. Тогда как некоторые его "единомышленники" в тех или иных ситуациях считали возможным прогнуться и даже наизнанку вывернуться перед властью, дабы, войдя в неё, считалось потом сделать что-то хорошее. Только у "кормушки" они начинали чувствовать себя так хорошо, что лучшего, оказывалось, им и не надо.

Он в чём-то сходился, но всегда в чём-то расходился даже с теми, с кем шёл в одном направлении. Даже с ними он вечно умудрялся идти "не в ногу". Вот только и друзья, и враги произносили его имя всегда с чувством: одни с уважением, другие с ненавистью, но в любом случае безразличия не было.

Здесь следует добавить…

Ланщиков не был пророком-просветителем, как Вадим Кожинов. Он не был пунктуально-вездесущим мастером парадоксов, как Лев Аннинский.

Не был литературоведом среди критиков и критиком среди литературоведов, как Игорь Золотусский.

Не обладал талантом с улыбкой на интеллигентном лице прятать фигу в кармане, как Владимир Лакшин.

Он любил литературу, а не себя в литературе, как Михаил Лобанов.

Анатолий Петрович никогда не самоутверждался, как многие из его коллег, зато помогал утверждаться и самоутверждаться другим.

В его письме не было блеска профессионального литературного критика, способного легко и просто писать по принципу "сегодня в газете, завтра в куплете" или "чего изволите?".

А ещё он не был, как это распространено среди литераторов, амбициозен. Это качество не наблюдалось у Ланщикова ни в 1967 году, когда он однажды не сдержался, публично выразив свою обиду за своё поколение: "Мы вот тоже уже приближаемся к 40-летнему рубежу, а нас по-прежнему продолжают величать "молодыми"; ни в середине 1980-х годов, когда заговорили, что Ланщиков превратился в лагере "консерваторов" чуть ли не в культовую фигуру.

Не был… не был… Другое важно — он был. И им двигал… Короче, он был из тех людей, кто наделён чертой, деликатно называемой азартом. Он всегда был благородным возмутителем спокойствия. Энергичным, упрямым, дерзким и своевольным.

Издательство заказывало ему книгу о Чернышевском — он соглашался и… влезал в крестьянский вопрос в России.

Власть и элита, ещё не отойдя от перестройки, затевали новую революцию (или контрреволюцию, кому как больше нравится), а Ланщиков углублялся, как он считал, в самое насущное — национальный вопрос в России.

Самая читающая страна расхватывала "на ура" повести Дарьи Донцовой и Юрия Полякова, а для Ланщикова в это время приоритетом становился разбор фальсификаций о Второй мировой войне.

Следуя пушкинскому "в образовании быть с веком наравне", критик Лан-щиков постоянно искал ответы на такие вечные и всегда современные вопросы: "Кто виноват?", "Что делать?" и "Будет ли существовать Россия?" Он так жил!

Он искал свой человеческий путь, идя дорогами Петра Первого, Пушкина и Гоголя, Герцена и Чернышевского, Сталина и Гитлера, Шукшина и Астафьева.

Он искал если не единомышленников, то хотя бы собеседников, но и их находил, увы, не всегда. И оттого любой мог заметить налёт грусти, сопровождавшей его по жизни даже в минуты, когда он чувствовал себя счастливым.

Сегодня можно услышать, что семинар молодых критиков Анатолия Лан-щикова, несколько лет собиравшийся в ЦДЛ, а затем продолживший работу на его квартире, стал символом несгибаемости в деле просветительства.

Что касается просветительства… Должен заметить, что в реальной нашей семинарской жизни Анатолий Петрович особо никого и не учил. Да и трудно было подумать, что собравшиеся полтора десятка семинаристов, большинству из которых уже немало за тридцать, откроют рты и станут внимать и учиться. Каждый приходил сам учить других.

Каково это было попасть "на зуб" семинаристам Ланщикова, однажды испытал на себе Лев Аннинский. Я никогда не видел Льва Александровича таким убитым и буквально раздавленным, каким он выглядел после анализа своих работ, сделанного Володей Куницыным, и двух-трёх часов перекрёстного разговора с "молодыми" критиками.

Учить нас брался Игорь Золотусский. Слегка по-барски он указывал на неудачные фразы в очередной работе, вынесенной на общее обсуждение, говорил о необходимости выбора нужного слова… Ну так среди нас был Володя Куницын — барич ещё почище Игоря Петровича. А за спинами Вадима Дементьева, в котором уже тогда чувствовался зав. сектором художественной литературы отдела культуры ЦК КПСС, и Саши Михайлова стояли их отцы, довольно значимые фигуры в критике и, что немаловажно, в Союзе писателей. Лёня Асанов, тоже сын писателя, очень начитанный и возросший в атмосфере творчества, заведовавший отделом в издательстве "Современник", и его антипод, "разночинец" Володя Бондаренко, вечный полемист, раскручивавший в ту пору в критике кампанию по "оформлению" в качестве литературного явления "прозы сорокалетних". Саша Казинцев — с хитрой улыбкой внимающий всем, во все времена бывший себе на уме. Два молчуна: Саша Неверов и Женя Шкловский. Самый молодой, может, именно потому ершистый и занозистый Серёжа Куняев, готовый, кажется, забодать Золотусского после любого слова, сказанного поперёк. Лена Стрельцова, для которой её Вампи-

лов имел отношение не столько к литературе, сколько к театру. Слава Педен-ко, у которого газетная рутина в "Литературной России" отбивала, похоже, всякое желание учиться. Марина Борщевская, работавшая тогда в "Юности", о которой ни тогда, ни позже мы кроме этого ничего больше не знали. И автор этих строк. О себе позволю тут в качестве характеристики привести слова автографа, написанные на одной из книг, подаренных Анатолием Петровичем: "Александру Разумихину — самому колючему "студийцу" — с пожеланием светлых дум и добрых дел. Дружески — А. Ланщиков".

На семинаре всё было куда проще и прозаичней. Прямого воздействия на наше сознание Ланщиков избегал. Зато он не прочь был заняться нашим воспитанием. Воспитывал всем, что у него было — образом мыслей, манерой поведения, отношением к делу, отношением к каждому из нас. Показывал, как надо "держать удар", когда бьют; как драться, когда схлестнулся в споре, и при этом сознавать, во имя чего? На какой стороне ты бьёшься: за народное или за элитарное? И мы видели, осознавали, что будь ты хоть самым известным, опытным критиком, мастером в своём деле, напиши ты хоть сотни рецензий и статей, выпусти десятки книг — всё равно: берясь за новую работу, каждый раз перед тобой неизвестность: что из этого выйдет? Причём с первого слова, как правило, ты начинаешь "с нуля", будто только ещё учишься писать. Словно впервые переступил порог и попал в новый для тебя и малознакомый тебе мир… Мир иных жизней и иных мыслей — отличных от твоих.