Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2009 #3

Ещё более тягостное впечатление производит ироническая, если не глумливая, интерпретация последних лет жизни Ленина. "…Именно Троцкий через профессора Гетье передал, что Ленина хотят отравить, и скорее всего яд будет подсыпан в хинин. И вот в дневнике Крупской читаем, что с лета двадцать третьего года Ленин отказывается принимать любые лекарства, кроме слабительного и йода. […] Цекисты, конечно, подобрали Ленину врачей на все руки. Они лечили его и были при нём соглядатаями, лечили и травили ядами".

Ленин на пороге смерти, следуя иронической концепции автора, обращается с молитвами к Богу и мечтает о походе беспризорников в Иерусалим.

Дети в книге — с отклонениями в развитии; похотливые (воспитанники интерната); чудный, болеющий и умирающий ребёнок; замкнутые; отчаянно-восторженные. Все они вспомнятся терпеливым читателем с тяжёлым чувством.

Концовка романа могла быть более интересной, напоминая финал знаменитого фильма Феллини "8 1/2". Герои повествования, разом появляясь перед глазами лирического героя, шествуют колонной. Но описание вышло надутым и легковесным.

Бездомьем и выморочностью отзывается книга Владимира Шарова. Единственное реальное, осязаемое — мат, слова грязной брани, которой автор "окропляет" своё "православное" повествование.

В романе "Будьте как дети", как и в книге Ильи Бояшова, есть претензия на подмену в сознании читателя картины отечественной истории пустой забавной картинкой.

"Зачем же и в нынешних писателях предполагать преступные замыслы, когда их произведения просто изъясняются желанием занять и поразить воображение читателя? Приключения ловких плутов, страшные истории о разбойниках, о мертвецах и пр. всегда занимали любопытство не только детей, но и взрослых ребят; а рассказчики и стихотворцы исстари пользовались этой наклонностию души нашей", — читаем в одной из пушкинских критических статей.

Когда писатели прошлого говорили о необходимости развлечь читателя, — они подразумевали: отвлечь его от бытовых дрязг, возвысить душу приобщением к красоте. Развлечь читателя — агрессивно настаивают профессионалы пера славного настоящего — это значит: до отказа набить ему, подлецу, голову чепухой, чтобы и думать больше не мог, а то, глядишь, будет не как все, а нужно, чтобы все были одинаковые. Иначе говоря, читателя оболванивают под видом развлечения. Речь идет о прогрессирующем явлении, прямо противоположном декларируемой демократии.

Кроме того, в современной литературе вовсю используется приём, который, без сомнения, с презрением отвергли бы писатели-классики. Это — прямая эксплуатация страхов современного человека. Человек, живущий в мегаполисе, обзаводится разнообразными страхами: страх внезапной болезни и смерти, страхи за близких, страх одиночества, страх безумия и всякие другие мелкие ужасы, которые мог бы смешно олицетворить Метерлинк в "Синей птице": страх высоты, страх замкнутого пространства… Известно, что человек, у которого шалят нервы, всё воспринимает в ином свете: плохо написанная книга кажется ему значительной, и, вообще, он становится послушен и податлив. Демократия или нечто, противоположное демократии? В рассказе Гоголя "Пропавшая грамота" черти крадут у казака грамоту, писанную к царице. Он отыгрывает грамоту в карты и с трудом выбирается из преисподней.

Куда провалилось, каким чертям в лапы попало современное отечествен-

n /mi r i ii

Литература и соответственно критика в России с конца 1980-х годов полярно разделились на два непримиримых лагеря: "либеральный" и "патриотический", со своими отдельными писательскими союзами и печатными органами и даже литературными премиями, "обслуживающими" строго определённое направление. Чужакам из другого лагеря вход всюду строго запрещён. Общей для всех направлений критики нет. Она стала служанкой общекорпоративных интересов, хвалебно отзывающейся о "своих" и враждебно о "чужаках". Одни критики преданно обслуживают творчество писателей с именем и желательно с деньгами, другая "прогрессивная" их часть заведует дележом литературных премий и прочих благ, перепадающих литераторам. Об истинном предназначении критики они либо благополучно забыли, либо лукаво приговаривают: "Не те времена, брат, не до высокого искусства!" Успешные пристроились. Другие чаще молчат, ибо совестно и скучно работать без царя в голове и без сердца в груди за деньги, а писать о высоком и чистом искусстве приходится на чистом энтузиазме. А читатель уже и отучился ожидать настоящего правдивого рассказа о современной русской литературе, чем традиционно славилась русская критика, он просто скромно желает знать, что можно почитать для ума и сердца самому и подрастающим детям, доброго честного совета ждёт от критиков. Дождется ли? И вновь встаёт хорошо забытый вопрос: "Чему и кому служит критика?"

Идеологическая злоба дня всегда давала и даёт основание для провозглашения тех или иных общих принципов литературной критики: она придаёт критику уверенность в своей сопричастности истории страны, духовной и национальной общности и силу в "жизнеутверждающей" борьбе за культуру.

Либеральная критика упорно отстаивает мнение, что ее работа — это нечто иное, нежели вынесение верных суждений во имя "истинных" принципов. На наш взгляд, худшее из прегрешений либеральной критики — не идеологич-ность, а замалчивание идеологичности, это преступное умолчание — убаюкивающий самообман.

Большинство критиков пишет о глубинной связи между изучаемым произведением, писателем и его временем; так почему же утрачивается эта связь применительно к их собственному творчеству? В рассуждениях любой критики непременно проявляется и суждение о себе самой. Познание другого происходит в "со-рождении" на свет вместе с ним, утверждал ещё греческий философ Анаксимандр. Конечно, критику нельзя рассматривать лишь как некую совокупность оценок, она, по своей сути, есть серьёзная мыслительная деятельность, глубоко укоренённая в историческом (проживаемом именно в его время!) и субъективном (переживаемом только в его душе!) существовании человека. Каждый воспринимает свою деятельность по-разному. Но должен

быть в душе некий Абсолют, стремление к которому придаёт свет истинности в любой деятельности, тем более в критике, которая участвует в созидании "мыслительного пространства" наших дней.

Абсолют находит воплощение в идеале - как высшем идейном и эстетическом совершенстве, который становится конечной степенью стремлений. Идейное и эстетическое — два начала критики, которые должны быть нераздельны, но их гармония нарушалась критиками всегда — перекос шел в ту или иную сторону.