Юрий Мухин - По повестке и по призыву . Некадровые солдаты ВОВ

Жили мы у хозяйки в хате, семья — она и ее дочь лет 17–18. Во дворе был склад всего корпуса: в железных бочках водка, в кладовой — мерзлые тушки баранов от пола до потолка. Мы умудрились и тушку умыкнуть, и водки по потребности налить, благо, охраняли склад солдаты из хозвзвода, такой напьется сам и кричит: «Стой, кто идет? С ведром идешь — наливать буду, без ведра — стрелять буду». И стрелял. Правда, в воздух. Как-то ужинаем, заходит солдат, низенький такой, раненый, и спрашивает: «Можно переночевать?» Я, на правах старшего, отвечаю: «Солдат, иди в другой дом, свободных много, а здесь и так тесно». Из другой комнаты выскакивает хозяйка, дочь, плачут, целуют, обнимают. Оказывается, это хозяин сего дома. Как только освободили село, всех отсидевших от войны мужиков брали в армию. Тех, что до прихода немцев еще годами не вышли, обмундировали, а дезертиров в своей одежке и зачастую без винтовок гнали в бой — оружие добудешь там. Таким был и наш хозяин. Недалеко он и дошел, на Корсунь-Шевченковском направлении был ранен и пришел домой лечиться.

Настал конец и нашему блаженству — машинами нас перебросили на родину Шевченко, в район Смилы, туда начала поступать и техника. Сформировались, отдохнувшие. С новой силой и техникой пошли на запад и дошли до села Поповка. Оно находится в низине, западнее — болотистая речка, за ней высокий берег, а на нем передовая — линия окопов немцев, которую мы готовились прорывать. В одно утро комполка капитан Лунев сел в нашу самоходку и приказал ехать вперед, на окопы, а сам высунул голову из люка и начал строчить из автомата. Немцы открыли по нему огонь, и одна пуля пробила ему шею навылет — он осел, его уложили на днище, после доехали до штаба, и там командир полка умер. В это время начальник штаба майор Шевченко, узнав, что случилось с Луневым, разволновался, вышел в садок, туда залетела минометная мина и разорвала начштаба на куски (стягивали части тела с деревьев). А волновался не зря, он знал, что Лунев позавтракал с «подливой» и в пьяном виде ушел «громить немцев».

Похоронили их на перекрестке улиц в этом же селе. Командиром стал выскочка, заместитель командира полка майор Лыков Иван Семенович. И третий заместитель командира полка был тоже майором. С Лыковым начался особый период нашей жизни.

Подтянулись наши тылы. Мы собрали мощный кулак и легко смяли врага. Немец начал свой драп-марш «нах ос-тен». Ауже весна, распутица, болото раскисло, при подъезде к переправе мой командир вышел посмотреть, выдержат или не выдержат танк уложенные на болоте бревна? Тут залетела шальная мина и его ранило в ногу.

Отвезли в санчасть, а нам дали нового командира, старшего лейтенанта Рукосуева Терентия Анисимовича. Сам он был преподавателем танкового училища, и его с несколькими офицерами направили на фронт на стажировку. В тот же день мы двинулись на запад без боев, но по бездорожью. Танки ползли по брюхо в грязи. Наш новоиспеченный комполка ехал на самоходке и все нас подгонял. Доподгонялся, что у одних муфты погорели, у других вода выкипела, а я жалел машину, поотстал на сотню-другую метров, подъезжаю, он ко мне с вельможным негодованием: «Что ползешь, как вошь по грязному белью?» Я ему: «Вон видишь-за бугорком «Тигры», а твои машины мертвы. У самоходки башни нет, угол горизонтальной наводки малый — тридцать градусов вправо, тридцать влево, надо доворачивать корпусом, а моторы-то перегреты, не работают!» Он побледнел и спрашивает: «Где ты «Тигры» видел?» Это была первая маленькая стычка с дураком-командиром.

Постояли, поостыли, долили воду в моторы, завели и тихонько поехали. Шли без боев — немец бежал. Заезжаем в большой населенный пункт, жители нас, как было обычно, не встречают, а выглядывают из-за углов. Потом, разобравшись, что это мы, освободители, облепили наши машины, приветствуют всеми способами, как правило, и самогонкой тоже. Перед этим в какой-то деревне немец оставил все награбленное, и мы на броню положили два больших ящика, набитых стружками, в которых лежали яйца. Один ящик уже открыли, варили, жарили яйца, по пути попросился пехотинец подвезти. Садись! И он сел в начатый ящик на опилки. Пока доехали до большого населенного пункта, а это был Гайворон, на Южном Буге, весь его «тыл» был в яичной желтой жиже. Смеху было много: и мы, и жители хохотали до упада и увели его отмываться.

Нам сообщили, что тут только что были власовцы и уехали туда-то. Моя самоходка и танк с десантниками помчались вслед, и вскоре мы увидели, как власовцы въезжали в село. Десантники, да и часть экипажа, пошли их искать. Нашли, привели, они не успели и свою мышиную форму сбросить, стоят, трясутся. Чего не ушли от немцев? Знать, верно служили фрицам! Тут же всех и расстреляли. Сами возвратились в Гайворон.

Командира полка не видели неделями — он был занят девочками и пьянкой. В Гайвороне познакомились с жителями, в основном женского рода, начали обустраиваться, но комбригады (мы были приданы 25-й бригаде, я уже говорил, а наш комполка в бригаде был 5-е колесо в телеге) расставил машины на всякий случай по принципу круговой обороны. Моя самоходка была метрах в 500 от окраины, у мыловаренного цеха. Все солдаты были в городке, а я специально ушел один к машине душить «внутренних врагов» — вшей. Для этого была припасена пара ведер бензина. Налил ведерко, разделся донага, всю одежду в ведро — и жду. Прошло некоторое время, вынул одежду, отжал, стряхнул и повесил на пушку сохнуть. Сам оделся в шинель, но она кавалерийская — разрез выше пояса. А девочки приготовили нам трапезу, решили и меня пригласить. И идут гурьбой, человек 5. Как быть? Спереди захлестну полы, сзади щель получается, а они уже на полпути. На мое счастье, налетели немецкие самолеты. Девочки только пятками засверкали, умчались по домам.

После Гайворона обстановка потребовала освободить Умань, и мы туда. К Умани с востока подошла наша 40-я армия, но сил было маловато, и немец отбросил ее на восток, а мы подошли к Умани с юго-запада. Удар был для врага внезапным, и там мы ему устроили свой «Сталинград». Он, видимо, собирался «выравнивать» свой фронт — многокилометровая колонна машин и другой техники стояла наготове, начиная с центра города, а голова ее была далеко за городом. Подошли танки, самоходки, ударили из пушек по голове, потом в нескольких местах по середине колонны — и у немца полная паника. Трофеи были очень большие. Тяжелое было положение и у нас — тылы отстали, а боеприпасов, горючего мы не возили. Несколько дней стояли на окраине города, ждали дальнейших указаний.

Я очень любил читать, и мои трофеи — это книги. Наводчик (уже не Гена) любил выпить, заряжающий Разманов (ему тогда было 47 лет) много рассказывал о своей довоенной жизни, был антрепренером при какой-то певице и сам пел неплохо.