Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли

Что произошло дальше? Об этом, собственно, и написали русские земляки хронических изгнанников.

Перед отъездом в США с турок-месхетинцев местные власти решили взять оброк. Под разными предлогами чиновники вымогали у них деньги. По месту жительства их не регистрировали, за отсутствие регистрации налагали новые и новые штрафы. У большинства денег не было — этих запугивали, унижали и отбирали имущество: у кого телефон, у кого телевизор, у кого колеса с машины.

Вот такие дела происходили в одном из южных регионов великой страны, подписавшей кучу международных соглашений о правах человека.

У меня нет ни малейшего желания говорить о совести, порядочности, человечности, о достоинстве, наконец. Тут как с голосом у певца: либо есть, либо нет. Поговорим о том, что понятно любому чиновнику на любом уровне — о выгоде.

Краснодарский край, как и любой регион России, как и любой штат, департамент или вилайет любой страны, нуждается в инвестициях, в деловых партнерах, в туристах. И, в силу этих причин, остро нуждается в репутации. А если репутация теряется, то это очень надолго. И очень накладно. И очень болезненно.

То ли пятнадцать, то ли двадцать лет назад репутацию потеряла Ливия, и, несмотря на все ее нефтяные роскошества, вести с ней какие-либо дела стало неприличным. Тамошний диктатор Муамар Каддафи сперва притворялся несгибаемым борцом, потом оголтелым фанатиком, но потом все же не выдержал, покаялся, принял все условия и на брюхе, с виновато поджатым хвостом, пополз назад в мировое сообщество. Его формально простили — но простить не значит забыть. А ведь диктатор по чину выше губернатора.

Изгнать дважды изгнанников, да еще хамски издеваться напоследок — значит безнадежно потерять лицо. Я понимаю, что репутация Кубани местных чиновников волнует мало. Но хоть собственная репутация волнует? Несмываемая грязь на карьере — не слишком ли дорогая плата за мелкое удовольствие сделать еще одну гадость маленькому народу? В конце концов, в жизни немало радостей, более приятных, чем подтолкнуть падающего и пнуть лежащего.

У этой истории есть и еще одна крайне неприятная сторона. Российские демографы, экономисты и политики бьют тревогу: население страны уменьшается, и конца этому процессу пока не видно. Кто через десять-пятнадцать лет придет на заводы и электростанции, кто будет растить хлеб, кормить наших стариков, защищать очень протяженные границы страны?

Легко представить, как помянут тогда россияне краснодарских чиновников, ограбивших Россию на целый народ!

Месхетинцы — прирожденные садоводы. Не исключено, что лет через пять великолепные фрукты, выращенные нашими бывшими согражданами, нам придется возить из Америки.

Я очень люблю маленькие театры. И профессиональные, и самодеятельные — тем более что сейчас граница между ними так размыта, что найти ее порой просто невозможно. На одной сцене, в одной постановке могут выступать и зрелые актеры, почему-либо ушедшие из знаменитых театров, и отчаянные любители, для которых основная работа лишь средство для того, чтобы два, или три, или пять раз в неделю позволить себе такой праздник души, как репетиция или спектакль. И вовсе не факт, что по уровню игры одни другим уступают, тут бывает всяко. А если и уступают, не беда: одни возьмут техникой, другие страстью.

Театр — сложный и загадочный вид искусства. Что в нем главное? Не знаю. Во многом это зависит от зрителя. Для кого-то главное заключено в программке с пятью народными и семью заслуженными, в документе, точно удостоверяющем, что зрителю за его немалые деньги не подсунули второсортный товар. Конечно, звания мало что гарантируют — но это и не звук пустой. Как-то студентом, очень далеким от театра, я попал на юбилейный вечер Алисы Коонен. Ей исполнилось, кажется, семьдесят пять, мне она показалась совсем старенькой. И поразило, что в отрывке, который был показан, скромная актриса, подыгрывавшая знаменитой юбилярше, смотрелась лучше. Лишь потом я понял, что, как бы в тот день не играла Коонен, мне редкостно повезло: я своими глазами видел великую трагическую актрису, о которой многие мои сверстники нынче могут лишь читать. Даже былая слава важна и значительна, она как нимб над седой головой уступившего возрасту актера.

Колоссально влияет на зрителя само театральное здание — если оно того заслуживает. Множество туристов приходили когда-то в Одесскую оперу днем, просто посмотреть на шедевр архитектуры. Так же приходят и в Большую оперу Парижа. В питерской Александринке, где шли три мои пьесы, я пересмотрел практически все. Какие-то спектакли потрясали (с Николаем Симоновым, например), какие-то разочаровывали. Но само здание, возможно, лучшее произведение Росси, восхищало всегда.

В маленьких театрах нет ни впечатляющих афиш, ни позолоты, ни бархата, ни хрусталя. Случайные помещения, актеры без званий, буфеты с дешевыми бутербродами, зальчики на сотню, а то и на полсотни мест. И зритель часто случайный: шел мимо, увидел набранное на компьютере объявление, поразился смешной цене билета и решил рискнуть пустым вечером. А потом уговаривает знакомых: сходите, не пожалеете.

На чем держатся маленькие театры? Зачем они нужны?

Мне кажется, они не просто нужны — необходимы.

Великие театры за долгие десятилетия существования выработали традиции, создали школы, мало того, они создали и своего зрителя. Фанаты «Таганки» могут не ходить в «Современник», поклонники «Ленкома» равнодушны к «Вахтанговскому», завсегдатаям «Маяковки» глубоко безразличен «МХАТ на бульваре». Прославленному театру трудно менять свои традиции: и коллектив, и зритель могут резко отвергнуть крутой поворот. Когда на «Таганку» пришел гениальный Эфрос, его приняли в штыки, да и не сложилось у него. Он не смог стать вторым Любимовым именно потому, что был первым Эфросом.

Нравится нам это или нет, уважение к театральным традициям естественно и неизбежно.

Но ведь кто-то должен традиции не только хранить, но и создавать. Кто-то должен экспериментировать, рисковать, уходить от общепринятого. Кто-то должен, в конце концов, девять раз проваливаться, чтобы на десятый получился шедевр.

Вот для этого, мне кажется, и нужны маленькие театры.

Они творят, выдумывают, пробуют не потому, что этого хотят, а потому, что у них другого выхода нет. Если зал просто комната с деревянными скамейками, если сцена крохотна, а на декорации и костюмы нет денег — что остается? Новаторство, пусть даже поневоле. И ведь нередко получается, да еще как!

Помню, был год, когда очень солидный московский театр ухлопал на спектакль пятьсот тысяч долларов. Результат был средний. Второй театр прыгнул еще выше — семьсот пятьдесят тысяч «зеленых» ушло на постановку. Марк Розовский в крохотном театрике у Никитских ворот решил бороться с гигантами «ассиметрично»: он пообещал поставить спектакль за один рубль! И ведь поставил! И еще как поставил! Абсолютно наглый, ни на что не похожий спектакль «Песни нашего двора» уже через год стал классикой.