Журнал Знамя - Знамя Журнал 7 (2008)

Жизнь распорядилось иначе, не сузила, а, наоборот, расширила и поле его общекультурных усилий, и силу соблазнов, к нему (полю), прилагательных: “Сладковатый мед каких-никаких, а все-таки привилегий, сначала министерских, потом посольских”.

Каких-никаких - сказано с явным приуменьшением и качества сих привилегий, и количества их. В “жанре” министра - объехал всю Россию. В “жанре” посла - полмира. Любой другой на его месте о сладковатом приложении наверняка бы умолчал: дескать, и так все понятно.

Сидоров не умолчал. И даже наговорил лишнего, во всяком случае - на мой вкус.

“С нынешним Президентом США мы (с В. Игнатенко и М. Гусманом) познакомились в Остине, столице Техаса. Я спросил губернатора, будет ли он баллотироваться на пост президента. “Как Барбара скажет”, - ответил, смеясь, Буш-младший.

В стиле популярных поэтов-шестидесятников - еще один мемуар, так сказать, в рифму. С сорок первым президентом, Бушем-старшим, в мае девяносто седьмого я получал докторскую степень в университете Южной Юты. Пока мы шли парой, открывая в мантиях шествие новых докторов, я сгорал от стыда за свой английский и предпочитал играть в молчанку.

За нами шли знаменитый кардиолог Дебейки и астронавт Скотт”.

Рифма

(торжествующая оглядка на первую выездную пару советской пиитической сборной - Евтушенко плюс Вознесенский) получилась, увы, бедной. Да и сгорать от стыда господину министру следовало бы, по-моему, не за дурной английский, а за кое-что постыднее. Но это я так, кстати, потому что убеждена: обнародовать процитированный пассаж (это из “Записок из-под полы”) труднее, чем утаить…

Хорошо помню завистливо-раздраженные пересуды на сей счет. Ух, как взбаламутило литературный пруд известие о том, что Е.Ю. Сидоров достиг наивысшей для литератора власти! Как этакое переварить? Как с этим смириться? Кем был и кем стал? Однажды чуть не надорвала голосовые связки, доказывая приятелю, что хуже всех живется на Руси не умникам, а делателям. Кто, по присловью, родится, чтоб в Дело сгодиться. Спор, правда, шел не о Сидорове, его к той поре уже ушли из министров, а о Державине, точнее, об отношении Пушкина к Державину. (“Державин, со временем переведенный, изумит Европу, а мы из гордости народной не скажем всего, что знаем о нем (не говоря уж о его министерстве)”.)

Начали с Державина, ненароком задели и “Женьку Сидорова”. Для моего тогдашнего оппонента экс-министр, отставленный от Дела и перемещенный в престижные дипкультсферы, остался всего лишь добрым малым - как вы, как я, как целый свет. Что бы он сказал теперь, прочитав собранные в “Необходимости поэзии”, в главке “В жанре министра”, сугубо деловые служебные бумаги, исписанные членом правительства, пусть и без претензий на словесный лоск, а все-таки - судьбою и о судьбе, предполагать не берусь: покойный был человеком непредсказуемых суждений. А вот я Гаврилу Романовича и как раз в связи с Сидоровым, точнее, с его министерством, вспоминала не раз, особенно часто концовку “Рассуждения о достоинстве государственного человека”:

“Я хочу изобразить, для созерцания юношества, достойнаго государственного человека… Не того любимца монарха, который близок к его сердцу… Не того расторопного царедворца, который по званию своему лично обязан угождать государю… Не того царского письмоводца, трудящегося таинственно во внутренних его чертогах, изливающего в красивом слоге мысли его на бумагу… Нет; но того открытаго, обнародованнаго деловца, который удостоился заседать с ним в советах, иметь право непосредственно излагать ему свои умозрения, того облеченнаго великою силою действовать его именем и отличеннаго блистательным, но вкупе и опасным преимуществом свидетельствовать, скреплять или утверждать его высочайшие указы своею подписью, отвечая за пользу их честию и жизнию…”

Ни честью, ни жизнью отвечать за опасное преимущество действовать в рассуждении государственной, т.е. народной, пользы и действовать в ранге и жанре полномочного (“обнародованнаго”!) министра российской культуры Евгению Сидорову не пришлось. Его всего лишь отправили в почетную парижскую ссылку…

Предчувствовал ли, допускал ли подобный исход прекрасных своих планов и упований член правительства, когда с удовольствием раздавал интервью? Когда доверительно сообщал Андрею Караулову: иллюзий у него нет, а вот вера, что “удастся что-то сделать”, наличествует? Похоже, что допускал. Иначе б не проговорился, что новое назначение обещает-сулит не только большое дело и большие возможности, но и “приключение”, а значит, и риск, и азарт, и игровое (“поединочное”) отношение к вероятности проигрыша. Тогдашний Сидоров был почему-то убежден: ежели он, рискнув, проиграет, то это будет честное поражение. И в честной игре.

А оказалось… Вот что оказалось:

“В старых бумагах на глаза попался черновик аналитической записки, посланной в марте девяносто седьмого Б.Н. Ельцину и В.С. Черномырдину. Меня остановили строки, где я достаточно наивно пытался увлечь наших вождей столь любезным их сердцам экономическим прагматизмом, но на культурной ниве:

“С финансовой точки зрения сфера культуры является единственной сферой социального блока, … где происходит хранение, накопление, производство весьма значительных материальных ценностей, составляющих национальное достояние. По своей реальной стоимости эта часть национального достояния превосходит стоимость основных фондов многих отраслей хозяйства и уникальна тем, что не подвержена инфляции. Материальные ценности культуры являются реальным политическим и финансовым ресурсом государства…”.

Разумеется, никакого стратегического эффекта сказанное не возымело”.

P.S. Первый, черновой вариант публикуемого ныне опуса я написала почти год назад - вместо рецензии на “Необходимость поэзии”. Но доводить рукопись до ума не стала. Дважды, с карандашом, прочитав книгу Сидорова, так и не смогла ответить себе на важный для данного сюжета вопрос: зачем же так долго принуждал себя к публичной жизни человек, который столь сильно любит одиночество? Для которого любой контакт - напряжение, чреватое стрессом? Достаточно убедительного ответа не могу предложить и сейчас. А вот не совсем убедительный по размышлении, кажется, нашелся.

“Необходимость поэзии” завершает интервью, данное Сидоровым корреспондентке парижской “Русской мысли” летом 1998 года. “Ваш образ, - слегка подначивая, спрашивает Нина Махарашвили новоназначенного Посла, - как бы распадается на две части: те, кто постарше, говорят: Евгений Сидоров (иногда даже Женя) - литератор, критик; для других вы - государственный чиновник высокого ранга… Вы не чувствуете такой раздвоенности?”