Виктор Филатов - Власовщина. РОА: белые пятна.

КЕЙТЕЛЬ. Я могу лишь добавить к этому, что Власов отозван. Его больше нет на фронте. Всякая пропаганда на фронте и его собственная пропагандистская деятельность ему запрещена. Оставалось только принять решение, можем ли мы пустить такое оповещение на ту сторону относительно так называемой освободительной армии.

ФЮРЕР. Да, в этом случае можно все делать.

КЕЙТЕЛЬ. Я не видел в этом ничего угрожающего. Ибо мы, именно мы, являемся освободительной армией против большевизма. [147] [147] Совсем спятил нацист. – В.Ф.

ФЮРЕР. Хотя я придерживаюсь того убеждения, что отозвание освободительной армии будет иметь эффект, ибо люди не хотят воевать, они хотят покоя.

КЕЙТЕЛЬ. Ну а как использовать людей из лагерей для перебежчиков?

ФЮРЕР. Я стою на той точке зрения, что их надо вывезти и использовать в Германии. Это – военнопленные. Если бы я мог 30, 40 или 50 процентов из них отдать комиссару по углю!

ЦЕЙТЛЕР. Я поставил себе целью сделать из них подходящих рабочих для Германии. На передовой с перебежчиками не очень много успеешь. Одного или другого добровольного помощника я могу поставить на свободную вакансию. Но основная масса должна идти в Германию в качестве рабочих, чтобы освободить немцев.

ФЮРЕР. Я могу лишь сказать: если мы не упорядочим наше положение с углем, то наступит момент, когда я уже не смогу изготовлять боеприпасы и взрывчатые материалы, когда мы не сможем больше строить подводные лодки. Так может произойти в сотне различных областей – это бессмыслица. Но при таких условиях этот момент наступит. Уже теперь получается трагическое положение, когда приходят итальянцы и спрашивают, почему мы им не поставляем этих материалов. Я должен им их дать. А мы не в состоянии это сделать, потому что у нас слишком мало угля. Это, конечно, расхлябанность.

КЕЙТЕЛЬ. Итак, я сообщу рейхсминистру Розенбергу, что согласно нашему решению этот вопрос не стоит в порядке дня, что позади нашего фронта мы вообще не намерены добиваться какого-либо практического результата этими средствами, что пропаганду в отношении противника мы этими средствами будем продолжать, что в русском районе мы господину Власову больше не разрешим проявлять активность. Если ему угодно…

ФЮРЕР. Мы и никому другому также не разрешим. Мы ведь делаем это не для Коралловых островов, а позволяем вести пропаганду в отношении наших противников. Я убежден, что русские, со своей стороны, будут вести пропаганду против нас. Не следует допускать, чтобы у нас возникали ложные надежды.

КЕЙТЕЛЬ. Однако генералы, особенно Клюге, я это знаю от него лично, я с ним достаточно говорил по этому поводу, склонны видеть в этом некоторую разгрузку.

ЦЕЙТЛЕР. Как раз не хватает ясности сверху. Раз навсегда должна быть дана установка сверху прямо и без обиняков.

КЕЙТЕЛЬ. Теперь я позволю себе высказать еще одну просьбу по вопросу, который теперь обсуждается. После того, как для относительно добровольных помощников наметились твердые положения, возникает вопрос о выработке четких определений также и для туземных соединений в смысле их состава, подготовки и т.д. Было бы хорошо, если бы мы могли их предварительно получить и показать фюреру. В данное время они прорабатываются у вас в организационном отделе.

ФЮРЕР. Может быть, с помощью сегодняшней стенограммы, сегодня я излагал мои мысли письменно. Ламмерс еще раз просмотрит материал и на основе его составит проект решения.

Впрочем, вы могли бы еще кое-что сделать. Мы можем видеть, как развертывается история. При известных обстоятельствах было бы также возможно еще раз собрать часть наших высших командиров, чтобы я мог им сказать лично.

ШМУНДТ. Это было бы чудесно.

КЕЙТЕЛЬ. Это было бы очень хорошо. А получается маленький самообман. Люди надеются получить разгрузку [148] [148] За счет кого? За счет Власова? Больше вроде не за кого. – В.Ф. , а не знают, какое беспокойство они сами себе создают, какую вонь они заводят у себя в тулупе". [149] [149] Опять про Власова? – В.Ф.

О чем, собственно, это многочасовое специальное толковище в узком – уже некуда – кругу, в горах Зальцбурга, на котором незримо присутствовал и Андрей Власов? О том, как избавиться от Власова. О том, как хотя бы уберечься от Власова. О том, как хотя бы нейтрализовать Власова. Однако никто из совещавшихся не знает толком, как это сделать. Хорош предатель Власов! Хорош пособник фашистов и Гитлера генерал Власов! Вчитайтесь еще раз в то, что и как говорит Гитлер, косвенно или впрямую, о Власове. Гитлер просто в страхе от этого "фашистского пособника"! Гитлер не знает, как от него избавиться или хотя бы приглушить, уменьшить его растущее влияние, и Гитлер это чувствует своим звериным чутьем, какую-то большую опасность со стороны "русского генерала" для него лично, для фронта и Германии в целом. Здесь надо отдать должное чутью и проницательности Гитлера – но не более того.

Власов своим пребыванием в Берлине припер Гитлера к какой-то невидимой стенке. Гитлер понимает, что генерал Власов – это ловушка. Что рано или поздно, но она обязательно захлопнется. Но понимает Гитлер и другое – не может он, не в его это силах "остановить Власова" как русскую силу, как русский рок, как русский ум и свою судьбу. И Гитлер ничего более умного не может придумать, как приказать "тащить и не пущать" – запрещает пускать Власова в тыловые районы, на оккупированные территории. Поите, кормите русского генерала за счет вермахта и СС, но только на пушечный выстрел не подпускайте его к русским. Никаких войск ему не давать, формирований самостоятельных русских не создавать, вообще всех русских бы – "к комиссару по углю", всех туда, поглубже в шахту.

Стенограмма совещания, на котором Гитлер перед Власовым показал свою полную беспомощность, была зачем-то разослана всем командующим группами армий и соединений. Надо полагать, что этой стенограммой Гитлер успокоил себя и других, что он, мол, окончательно определил судьбу Власова, власовцев и всей РОА, навсегда закрыл эту проблему.

Штрикфельдт приводит слова, которые сказал Власов, когда узнал о решении Гитлера на том совещании:

"Я всегда уважал германского офицера, насколько я его знал, – за его рыцарство и товарищество, за его знание дела и за его мужество. Но эти люди отступили перед лицом грубой силы; они пошли на моральное поражение, чтобы избежать физического уничтожения. Я тоже так делал! Здесь то же, что и в нашей стране, – моральные ценности попираются силой. Я вижу, как подходит час разгрома Германии. Тогда поднимутся "унтерменши" и будут мстить. От этого я хотел вас предохранить… Я знаю, что будут разные оценки нашей борьбы. Мы решились на большую игру. Кто однажды уловил зов свободы, никогда уже не сможет забыть его и должен ему следовать, что бы ни ожидало его. Но если ваш "фюрер" думает, что я соглашусь быть игрушкой в его захватнических планах, то он ошибается. Я пойду в лагерь военнопленных, в их нужду, к своим людям, которым я так и не смог помочь".